Жемчужины Филда

И не вернулся — послышался стук дрожек на шоссе. Не захотел, видать, рукоположить в поэты хоть и словесника, но обер-аудитора. И это было справедливо: не пунш дымился на столе, а чай. Попов мундштук сосал, топырил губы, кхекал, ведь трезвеннику не дано и покурить-то всласть. Он не живет, а только существует. При этом, правда, мыслит.

Того, кто мыслит, заедают комары. Оно, конечно, коль много комаров толчется, быть овсам хорошим. Увы, Попов не думал об овсах, и мы отправились на лукоморье, где ходит-бродит Кот ученый.

Нас провожал вечерний звон. Он много дум наводит. А иногда заводит в желтый дом — звонили рядом с дачей; в больнице Всех Скорбящих сзывали к ужину всех сумасшедших. А встретили нас облака, воздушная кронштадтская эскадра, везущая стройматериал для возведения воздушных замков. И этим занялся Попов. Граф Бенкендорф ему препоручил сложнейший из множества сюжетов — вопрос еврейский.

И вам, и мне известны сужденья на сей счет. Попов свое суждение имел.

Он полагал — война Двенадцатого года явила нам еврейскую приверженность России и офицерскую приверженность к еврейкам местечковым. Когда же наши повара в ощип пустили наполеоновских орлов, евреи западных губерний встречали русских как освободителей. Поляки — как победителей. Разница!.. Ну, войне конец, и гром победы раздавайся. Подобно русским мужикам, евреи ожидали «послаблений». Так нет, пошли «гезейры» — по-нашему сказать, суровость мер… Он стал перечислять. Но чтоб гусей нам не дразнить, прибавим маргиналий, как бы заметы на полях. Такая, стало быть, ботвинья.

Запрет товаров местечкового происхождения… И справедливо: они юрят везде, и это нашенским торгующим что вострый ножик под ребро… Отказ в аренде помещичьих имений… Чесночный дух изводит вишневые сады ловчее топора… Срубить под корень евреев-винокуров… Тут, правда, заминка наступила — уж больно хороши-то мастера, дворянство заступилось, нимало не заботясь о пресеченье пьянства православных… И там, и там, и там не дозволять селиться… Резонно. Плодясь в охотку, не насильно, они теснят насельников от века… Впредь не допускать внедрения в Лифляндию, Курляндию… Поймите правильно: барону остзейскому, как и барону не остзейскому, их вид несносен… К тому ж аптекарь-немец или сапожник-немец ни в чем жиду не уступают. Выходит, одна лишь порча языка и Шиллера, и Гете…

Михал Максимыч готов был продолжать «гейзеры». Но голос внутренний был слышен: ведь был же год Семнадцатый, не так ли? И мы остановились. Залив был сер и мелок; на камни черные садились чайки. Но облака все шли и шли — стройматериалы к воздушным замкам.

О да, в Семнадцатом потрафили евреям. Возникло Общество призренья иудеев. Нет, не презренья, что было бы не внове, а именно призренья, то бишь устройства, обустройства, вот так-то, господа. А это Общество учредил сам государь. Наш Александр Первый, наш Благословенный. Он взял Париж, он основал Лицей. И вдруг та-акое, ась?!

Что ж это Общество решило в общественном порядке? Извольте слушать, хоть в пору уши затыкать.

Берите-ка, евреи, земельные наделы; и не в аренду срочную — наследственно. Примите-ка, евреи, избавление от воинских постоев, они ж всегда накладны. Определяйте сами, служить под красной шапкой иль не служить… Короче, манна с неба. Условие одно-единственное: надень нательный крест, стань выкрестом. И получи сполна.

Но, получив сполна призрение, сполна получишь и презрение единоверцев… Да полно, скажут, дурака валять! Они же шейлоки, их меркантильный дух… Однако факт упрям. За все шестнадцать лет существованья Общества израильских христиан ну ни один, сказать вам попросту, ну ни один не клюнул.

Угрюмо заключил мой обер-аудитор. Вот крепость духа… И в этом соль. Но не аттическая, а моря Мертвого. Она их просолила на века, и мертвых, и живых.

«Вот крепость духа», — повторил мой аудитор. Теперь уж тон был раздражительный, едва ли не нервический. Не то пожал плечами, не то их передернул… Хотелось потеснить их исключительность, напомнив: Михал Максимыч, есть староверы на Руси, гонимые «гезейрами», как и они… Но не успел — Попов замкнул решительно: «Нет, Пестель прав!»

И ВНОВЬ НАСТАЛА пересменка зари с зарей. Одну навылет проницала игла с архангелом; безмолвно он трубил в трубу над крепостью Петра и Павла. К другой заре — игла другая, Адмиралтейская, несла кораблик, и этот знал, куда ж нам плыть.

В такие ночи, как справедливо заметил современник, и пишут, и читают без лампады.

Давно уж разошлись сотрудники всех органов, объединенных в организм. И не ловите меня за руку — мол, «органы» ведь это ж вон когда… Забаве беллетристов — сближению времен — здесь не место. И никаких аллюзий. «Органами» тайную полицию назвал ужасно точно г-н Фон-Фок, сподвижник графа Бенкендорфа; а тот, создатель «органов», заимствовал организацию из «Русской правды» Пестеля. Так революция и контрреволюция взялися об руку.