Жемчужины Филда

Увы, тенеты есть, есть путы. Крылатому Пегасу не скакать ни тяжело, ни звонко, ни тяжелозвонко. Пегас статичен на пачке сигарет, и ты, прищурясь, в дыму перебираешь ворох архивных бумажонок. Одна из них такая кроха, что плюнул бы и крохобор. Но ты не можешь: отваги нет, а ведь талант — отвага. И вот погибла в омуте бумаг Матильда Францевна.

Все дело в том, что военную музыку при Инженерном ведомстве лет пять как упразднили, а ныне учредили вновь, и Комендант имеет счастье дать знать об этом в стенах всех цитаделей на всех гранитных островах.

Какой позор! Музыка-то гремит-играет в день еврейского Исхода. И в заключенье исполняет сочинение Бортнянского: «Коль славен наш Господь в Сионе…» А госпреступник мел схватил и пишет на аспидной доске, мел так и брызжет:

И в путь евреи потекли
К холмам, долинам той земли.

Им выпал фарт, читатель милай, амнистию им дали. И пошли они в Иерусалим строить дом Господа своего. Караваны, караваны, солнце рыжее, седая пыль. Но что же колокольчиков-то не слыхать?

Бьют барабаны час вечерней зари. Пробили, смолкли. И пошел плац-майор в дом Коменданта своего сдавать ключи Архипелага, стальные ключи и бронзовые.

Тут и раздался глас из бездны, а может, глас в пустыне: «Кобылин, неси огонь!» Символ — опять здесь ударение на «о», как в случае с Козой и Шпицем, — символ надежды на народ.

Кобылин внес огонь и запер каземат.

1992

ЗАГОВОР, РОДИВШИЙ МЫШЬ Конспект частного расследования

СЛОВО НЕ ВОРОБЕЙ, и Пинхус Бромберг это знал. Да вдруг и обратился письменно в родные палестины: «Постарайтесь прислать в Петербург человека, умеющего делать обрезание».

Тайна переписки? Не было ее и не будет. Письмо скопировали. Сакраментальное — «обрезание» — подчеркнули. А рядом, на полях, толстым красным карандашом обозначили увесистый знак восклицания. Получилось графическое изображение предмета, обреченного живосечению.

Спецслужба города Петра однажды и навсегда выяснила, что Петр, апостол, извините, еврейской национальности, давно обрезан. Однако спецслужба справедливо полагала, что крайняя плоть нужна, а крайние взгляды не нужны. И посему возникло дело «О противозаконных действиях еврея Бромберга».

Дело серьезное, архисекретное; в том нет сомненья. Но по ходу нашего частного расследования всплыло, как Атлантида, нечто, не снившееся мудрецам сионским.

В конспекте, представленном читателю, литературы ни на грош. Как раз тот случай, над которым потешался эмигрант В.В. Набоков: бедняге не достало ума самому придумать какую-нибудь историю.

Но коль ты следователь… Пойди найди такого, чтоб не придумал. А тут, повторим, все так, как было.

Отметим только, что Пинхус Бромберг явится не сразу. Он здесь подброшен, словно бы приманка в зачине детективных повестей. На это, кажется, ума у всех хватает.

Итак, начнем, призвав на помощь сестру таланта.

РАКЕЕВА Ф.С. теперь никто уж не вспомянет. Порос травой забвенья смоленский дворянин. А ведь какой был человек! Он конвоировал в Святые горы Пушкина, убитого на Черной речке. Спустя десятилетия арестовал Гаврилыча да и доставил в крепость — пусть в каземате, как в могиле, сочинит «Что делать?». И вот вам связь времен, ей не дано порваться.

Служил он долго-долго в корпусе жандармов. А благодарности потомков ни на табачную понюшку. Лишь кто-то, очень равнодушный, отметил в мемуарах: имел Ракеев пренеприятнейшее выражение лица. Наблюденье странное! Принимая меры пресечения, приятность можно ль сохранить? А ежели физиономия заветренна, как окорок, так надо ж знать — полжизни он провел в дороге.

На бесконечных трактах в просторах родины, скажу, как эпик, шапку посунул ямщик по самые брови, вожжи забрал в кулак. Но, человек простой, он обращается к Буяну, как лирик: «Уважь!» И приглашает Маньку: «Гляди не выдай!» И просит Дуньку: «Постарайся!» Уважут, постараются, не выдадут. И вот уж легендарная, и вот необгонимая несется, гремят мосты, ну и так далее. Вопрос, однако, задан: куда несешься, чудо-тройка? И дан ответ: нет, не дает ответа. Ракеев же, наш Федор Спиридоныч, пожав плечами, отвечал: зри, судырь, подорожную.

И верно, на гербовой, орленой указано, куда. И сколько верст рвать грудью воздух. А ведь версте синоним — поприще. Есть подорожная, есть и поприще. И приложеньем зри, сударь, дорожный «Указатель», он новенький, он пахнет типографией. И тут уж Гоголь на все проклятые вопросы дает ответ прямой: книжка издана довольно укладисто, но карту было б лучше поместить по частям, между страницами. Есть указание и «Указатель», есть и поприще. А утеряешь, будешь ты Поприщин и сядешь в желтый дом.

Спиридоныч и молодым-то не терял. А поприще он начал так.

Цезарь путешествовал в губерниях. На трактах видел нищих и огорчался. Распорядился: «Чтоб этого впредь не было!» Одну некраткую дистанцию доверили Ракееву, он нищих быстро упразднил. Его рачительность была замечена. А далее пошло-поехало по высочайшим повелениям.