Жемчуг богов

Первым очнулся Пьетро Сатори. Он сделал шаг вперед и тоже упал на колени в трех метрах от блестящей чешуйчатой спины и склонил голову, не надеясь, впрочем, на сколько-нибудь благоприятный исход. Поза страуса. Лучше уж смотреть на этот стертый паркет, чем видеть то, от чего не может быть спасения. И еще напоследок можно подумать о чем-нибудь приятном, например о полутора миллиардах фунтов в «Дженти-капитале» или о милой татуировочке на попке Лозиты, танцовщицы из ночного клуба «Консул», вход только для членов…

Перед глазами вдруг оказался жезл, зажатый в волосатой руке чудовища. Пьетро долю мгновения глядел на него и вдруг сообразил, что надо делать. Он склонился чуть ниже и приложился к жезлу губами, а когда железка скрылась из виду, скосил глаза влево, и увидел, что рядом в точно такой же позе замерла Тесса Беручо и губы ее тянутся к тому же сувениру дьявола. Пьетро рискнул оглянуться — сзади стояли на коленях еще несколько консулов, а все остальные были мертвы.

Э. Н., день 5, 17 ч. 22 м.

— …ты стоишь — «ит кочваца», он стоит — «эт кочвацэ», мы стоим — «уви кочваюци», вы стоите — «ути кочваюца», они стоят — «эты кочваюцэ». Язык сломаешь! — Тика выбил трубку об край пенька, на котором лежали бумажные листы, с записями краткого ватахско-эверийского словаря, составленного лично Мартином Шукшей в свободное от руководства народом время. — Табак у них неплохой, а вот жизнь у них дерьмовая. Замкнутость ведет к деградации, контакты с внешним миром обогащают. Зеро, как убедить этих дикарей, что цивилизация — это концентрация всех благ, которые наварило человечество за всю свою многострадальную историю.

— Никак, — отозвался Зеро, занятый плетением корзины. — К тому же дегенератов здесь, по-моему, нет вообще, в отличие от цивилизованного общества.

— Это только по-твоему, а по-моему — все они тут со сдвигом. Вот вчера вечером несу это я графин с водой, чтоб, значит, ночью к ручью не бегать, если пить захочется, а навстречу мне идет краснорожий из тех, что нас стерегли, графин у меня отобрал, воду понюхал и вылил. А потом потащил меня к их водопою и показывает, дескать, эта вода пить нельзя, эта вода только умываться, а пить вода другой ручей. Отвел меня — шагов тридцать подальше, а там и вправду другой ручей, точно такой же, но из него, видите ли, можно пить вода, а из того нельзя.

— А мы здесь, точно, выглядим абсолютными кретинами. Может быть, для них из того ручья напиться, все равно, что для нас из — унитаза.

Тика достал из нагрудного кармана бумажник, а из бумажника — крохотное зеркальце, и начал внимательно рассматривать фрагменты собственного лица.

— Ищешь признаки кретинизма? — поинтересовался Валлахо, желая веселой шуткой разнообразить угрюмый быт и суровую правду жизни.

— Сам ты кретин! — почему-то шепотом отозвался Тика. — Не слышишь что ли: по-эверийски кто-то треплется.

— А почему просто не посмотреть?

— Тихо…

"… а мне, кстати, даже любопытно. Провести остаток жизни, что у дикарей, что в Гардарике — для меня почти одно и то же.

— Доктор, если мне и придется оставить вас здесь, то только в виде трупа.

— Дженти Савел, я, конечно, не буду утверждать, что мне абсолютно все равно, когда умереть — сейчас или несколько позже…"

Пленников провели мимо, и Тика, убрав зеркальце, посмотрел им вслед.

— Это же элементарно: пока они считают, что здесь их никто не понимает, у них одни разговоры, а в присутствии еще кого-то — совсем другие.

— Это же Савел.

— Сам вижу. Нас подставил, скотина. Хорошо хоть сам влип.

— А с ним кто?

— А с ним доктор Лола Гобит. Не знаю точно, чем она на самом деле занимается, но шишка большая. Пока в ее конторе зверскую медкомиссию не пройдешь, на службу в Департамент устроиться — дохлый номер, и любой, кто на повышение идет, проходит экспертизу в Центре доктора Гобит. Специалистка по мозгам… А где ты научился корзины плести? — вдруг поинтересовался Тика.

— Детско-юношеский клуб «Лесные братья». А что?

— Да ничего… Вот и будешь теперь их плести всю оставшуюся жизнь.

Вся оставшаяся жизнь действительно рисовалась совершенно беспросветной, хотя бы потому, что ватахи за всю свою историю так и не изобрели холодного пива и контрастного душа, а ватахские женщины смотрели на пришельцев, как на заблудившихся в городе обезьян. Третий день они здесь, а дети так и продолжают показывать на них пальцами с безопасного расстояния, а одна девочка лет пяти вчера, пробегая мимо Зеро, показала ему язык, и сказала на общедоступном наречии: «Бе-е-е-е-е…»