Желтый жук

Трое медленно подошли к Бумбе и осмотрели его. Солу приглянулись желтые полусапожки на низких каблуках. Хмырь взял себе чулки и подвязки. Кафтан был испорчен пулей, но его можно было зашить, поэтому Ван взял себе кафтан. Сол как ювелир осторожно расстегнул браслеты, два серебряных, с запястий, и три золотых, с голеней. Перстень снять не удалось. Тогда Сол вытащил из коры дерева нож и срезал его. Все ценности он, естественно, отдал капитану.

— Ну-ка, Сол, дружище, помоги-ка мне, птенчик, браток, — сказал Кидд, принимая металл.

Он взял Бумбу за ногу, правую или левую, что теперь уже не имело значения, и кивком отдал распоряжение Солу. Вдвоем они потащили тяжелого борца по траве, прочь на край поляны и, когда достаточно удалились от остальных, капитан прошептал, тихо, но весомо:

— Я знаю, сынок, почему ты тогда сбежать хотел.

Сол посмотрел на окровавленного Бумбу и почувствовал, как теперь, уже совсем некстати, надувается в животе дерьмо…

— Ты свое брюхо, — продолжал Кидд, — от Бумбы хотел унести. Я сразу понял, что и ты тоже его раскусил, каналью. Держись меня. В оба следи за педиками. Печенкой чую: замыслили что-то…

Сол украдкой посмотрел на товарищей. Оба были заняты осмотром только что добытых вещей: медовар изучал чулки, проверочным жестом потягивая, а юнга полоскал на ветру кафтан, просунув палец в дырку от пули. Они стояли рядом, и с двадцати ярдов казалось, будто трясут они и полощут самого Бумбу. Жуткое это было зрелище…

— Ну-с, други мои! — потирая руки, громко сказал Кидд. — Начнем, пожалуй!

Он широким шагом пересек поляну и, придерживая картуз, принялся рассматривать крону дерева. То был желтый тополь, или, по-другому, тюльпанное дерево, самое красивое из американских деревьев. У молодого дерева кора чрезвычайно гладкая, у старого — вся в буграх. Это было взрослое дерево. Забраться на него не представляло труда.

— Кто из вас, братцы, на такое вот дерево влезть сможет? Кроме меня, конечно.

— Лезть? На дерево? — переспросил Хмырь.

— На дерево, — подтвердил Кидд.

— И сундук туда?

— Насчет сундука еще подумаю, — хитро сказал Кидд. — Но сначала — на дерево.

— Кто ж на деревьях сундуки зарывает?

— Слушай, ты! — Кидд мигом вырос над Хмырем, взял его за жабо, накрутил на руку и чуть приподнял. — Если ты мне… Если еще раз… Я тебе точно голову оторву и вот этим гвоздем, — свободной рукой он достал из кармана гвоздь и постучал им Хмыря по лбу, — эту голову к желтому тополю прибью, ты понял?

— Понял, — прошептал Хмырь, балансируя, как балерина, на цырлах и задыхаясь, как повешенный, в своем жабо.

Кидд отшвырнул Хмыря прочь и, не в силах успокоиться, принялся ходить туда-сюда по поляне. У него были длинные толстые ноги, но маленькое, изящное туловище. В целом, он напоминал человека на ходулях.

— А потом я тебе в глаз выстрелю, — сказал он, размашисто ткнув ладонью в валявшего на траве Хмыря. — А потом… — он пощелкал пальцами в сторону Вана, который стоял в отдаленьи, белый как задница, и что-то теребил в руках.

— Кинь-ка это сюда! — приказал Кидд.

Ван очень волновался, потому что капитан обижал его друга. Он быстро бросил Кидду маленький сучок, который подобрал с земли, и маленьким перочинным ножичком успел заострить. Он всегда строгал что-нибудь, когда волновался, подобно тому, как капитан всегда ходил.

— А потом, — зловеще прошептал Кидд, помахав в воздухе колышком, — я в то место, куда пуля упадет, этот паршивый остряк вобью, и от дерева вот эту бечевку на пятнадцать ярдов протяну… Сука! У меня ж сердце больное. Я тебе покажу, как мне возражать.

— А зачем? — серьезно спросил Ван, в раздумье потирая лоб. — Зачем надо бечевку…

— А затем, — степенно ответил Кидд, — что в том месте, куда бечевка дотянется, мы эти гребаные сокровища и зароем.

Первым засмеялся Сол. Потом Хмырь, сидевший на траве. Затем — Ван, до которого, наконец, дошло, что все это было лишь затянувшейся шуткой. Последним расхохотался сам капитан Вильям Кидд, пошутивший.

Он хохотал громче и веселее всех, хлопая себя по коленям и ягодицам, болтая фалдами и приседая в высокой траве. Он уже давно так откровенно и искренно не смеялся.

За семь последних лет истекли галлоны крови и дерьма, блевотины и спермы — пока он собирал по всем морям эти трудные деньги, в общем-то не столь крупные, если разделить на семь по триста шестьдесят пять. Останься он на службе у короля, в этой дурацкой, хоть и чистой шляпе, да на легком хлебушке, да если прибавить воровство и контрабанду…