Читаем Жалитвослов полностью

Но что была его растерянность при виде себя самого в сравнении с отчаянием и растерянностью живущих в нем людей! Они бродили меж развалин и громко звали своих родных, погребенных под рухнувшими жилищами. Его переполнял стон. Вопили и стенали оставшиеся в живых, заходясь в плаче по своим погибшим, кричали раненые и беззвучно и страшно раскрыты были в крике рты мертвых, которых вытаскивали из-под груд кирпича. Он напряженно вглядывался в своих жильцов, на время позабыв о себе. Их горе было непомерно. До этого он знал их промышлявшими торговлишкой, спорившими из-за веса монеты, измерявшими на глаз благополучие соседа, и всегда висела над ними какая-то надежда, и вечно присутствовала, что бы они ни делали, — отстраивали ли свои дома, разрушенные очередным набегом, восстанавливали ли торговлю, расстроенную войной. Но на этот раз, похоже, их стукнуло посильнее. Настал уже второй день после землетрясения, развалины начинали смердеть, люди разбирали их, закрыв лица белыми косынками, полуголые, в пыли, складывая трупы рядами в сторонке, и тут он нашел момент, чтобы предложить: перенесите в сторону и меня! Ведь я умер, разве вы не видите? Мне уже не отстроиться, ибо место, на котором стою, заклеймено. Всяк проходящий не преминул ударить меня. Теперь же ударили сильно, и вот, лежу в руинах за то, что, как блудница сидел на путях и отдавался всякому, кто хотел меня. Перенеся меня, вы потеряете в торговле, но зато обретете покой и тишину жизни.

Но к тому времени тела уже похоронили, и развалины разобрали, и вновь начали строить дома. Как делали испокон, они вновь начали строиться на прежнем месте, и он вдруг умолк. Он понял, что хочет быть глиняным карьером. Чтобы никаких домов, никаких построек, а вернее, давным-давно оплывшие от них холмики, и чтобы эту землю забирали открытым способом, и сотни гончарных кругов лепили из нее кувшины и горшки, наглядно иллюстрируя бейты и рубаи о глазах возлюбленной, впечатанных в пиалу для вина. А потом, когда этот плотный, слежавшийся курган, бывший когда-то городом, а теперь превратившийся в ряды печных горшков, сроют до основания, лежать на этом месте пустым, освобожденным пространством и дышать, дышать…

Не быть.

Давно был застроен вновь, но сам этого даже не заметил. Бездумье, тяжкое, как известняк, завладело им, когда он понял, что худшие его опасения подтвердились. Равнодушно смотрел он на постройки, возводимые в нем, — что с того, что они красивы? Ведь они так же нереальны и пусты, как и он сам. Завтра он проснется, поищет, а их нет. И он даже вяло удивлялся иногда, когда видел, что иное здание стоит дольше других, уцелевая в войне.

Он опустился и перестал за собой следить. Временами стал впадать в старческий сон, короткий и неглубокий. Даже когда его стали застраивать большими зданиями, а потом, после еще более опустошительного землетрясения, отстраивать всем миром, прокладывать широкие улицы, возводить дворцы и дома из бетона, — даже это не вывело его из этого сна, где продолжала мучить его жестокая заместительница той, настоящей истории и где все было как и въяве, вплоть до мельчайших деталей. Но видишь, видишь эти великие здания? Все это будет когда-нибудь разрушено, так что не останется здесь камня на камне!

От Прохорова Бурятов возвращался затемно, весь пропаренный, успокоенный, умиротворенный. Всегда такие дружеские встречи вселяли в него какую-то уверенность, и, оптимист по натуре, он чувствовал еще большую надежду, обязательно надежду, без которой невозможно жить. И его оценка окружающего была после бани тоже распаренной и умилостивленной, как будто на тлеющие угли его рассудка плеснули водой, и все вокруг заволоклось горячим обманчивым паром.

Перейти на страницу:

Похожие книги