Жалитвослов

Защита прошла как-то незаметно, обмыли ее как-то незаслуженно сумбурно, диплом выдали что-то совсем уж просто, про Бориса Владимировича забыли как-то напрочь, и вот во весь рост встала перед Нефедовым проблема поиска работы. Пришел июнь, и с ним пришли грозы, какие-то в этом году апокалиптические и такие страшные, что при первом же динамитном ударе грома хотелось перебежками домчаться до какого-нибудь укрытия и залечь. Гроза застигала Нефедова всегда по дороге к дому, и домой он приходил мокрый и мрачный, еще и потому, что шел обычно с очередного разговора в каком-нибудь отделе кадров, разговор был долгий, со вздохами, и со вздохами же ему под конец отказывали, приводя ту или иную причину. В окне в это время сгущалось, и, как бы ни старался Нефедов побыстрее нырнуть в метро и доехать до дома, гроза ловила его на полдороге, и, мокрый, мрачный, несолоно хлебавши, Нефедов являлся домой. А там и июнь прошел, и несколько раз ему звонили из журналов ни с чем, а потом звонить перестали, и грозы стали реже, и Нефедов реже стал ходить. Существование его постепенно приобретало классические черты холостяцкой, одинокой жизни, и он сам сознавал, как отстраняется, но ничего не мог поделать. Мимо текла странная вещь по имени жизнь. Он никогда не понимал, что это такое, а тут совсем перестал понимать и совсем перестал бы, замкнулся, да и неизвестно, к чему бы все это, наконец, привело, если бы вдруг в один из очень душных, наэлектризованных вечеров к нему не явилась Настя.

Он встретил ее растерянно: с тех пор, как год назад, сославшись на какой-то вздорный, по его мнению, повод, она ушла от него, он начал забывать про нее, ее привычки, манеру одеваться, ее запах, в общем, про все то, что, казалось, врезалось в память навсегда. С порога она привела совершенно такой же вздорный на его взгляд повод, почему она вдруг решила вернуться, и стала ждать, что он скажет. Он сказал, что милости просим, хорошо, что надумала. Прибавил: «Я очень тебя ждал», — решив, что маленькая ложь делу не повредит. Она с облегчением и весело рассмеялась и прошла в дом. Он надеялся, что она останется на ночь, и так оно и случилось.

Его дом сразу заполнился. Заполнился смехом: она смеялась. Заполнился дымом: она курила. Она много чего боялась — темноты, например, а он до странности ничего не боялся и не давал ей заполнить дом ее многочисленными боязнями. Появилось чем заняться, и Нефедов с огромным удовольствием занимался ею. А она не давала ничем заняться ему. В тот момент как раз появилась одна идея, он бросился ее воплощать, а Настя не давала: занимала его всяким, много читала стихов, — она их много знала наизусть. Однажды, застав его за писанием, она заглянула ему через плечо.

«Что это?» — услышал он сзади ее недоуменный голос. Не оборачиваясь, он сказал:

«Некролог. Мне нужно устроиться на работу.»

Она снова заглянула через его плечо, немного прочитала.

«Ты себя приукрасил, — сказала она затем. — Примерный семьянин… Ты никогда им не был.»

«Таковы условности жанра,» — ответил Нефедов, дописывая и прочитывая написанное.

«Это приукрашивать — условности жанра?»

«Там их много. Напиши я про себя правду — кто мной заинтересуется?»

«Все равно, ты ненормальный, — сказал ее голос сзади. — Ты эгоист. Какого черта я к тебе вернулась, к такому ненормальному?».

«Затем и вернулась», — сказал Нефедов, вставая.

Наутро он отнес некролог в редакцию толстого еженедельника «Некрополь». По дороге он вновь прочитывал и перечитывал заметку то так, то этак. Некролог был написан по всем правилам, там было учтено все, что нужно. В редакции его листик приняли и тут же пустили в производство, сказав, что его заметка появится в ближайшем же номере. В ближайшем номере заметка не появилась, и пришлось ждать еще неделю. Настя, надо отдать ей должное, терпеливо ждала вместе с ним, иногда подшучивала, иногда грустила, на него глядя, но эгоистом больше не называла. И вот номер вышел.

Первый звонок раздался тотчас, как он вернулся от газетного киоска, неся с собой долгожданный свежий номер.

«Так я и знала, — сказал в трубке резкий голос матери. — Все балуешься, Бога не боишься.»

В ее голосе слышалось облегчение, чему он про себя порадовался. Они давно не жили вместе и виделись редко.

«А я знал, что ты позвонишь, — сказал он. — Повод-то какой!»

«Дело это не шутейное, учти, — прервала она. — С вещами такими заигрывать не следует.»

«У меня работа такая.»

«Работу эту ты сам себе придумал. Но и тут врешь. Пишешь вон — семьянин, дескать, примерный. А с Настеной своей даже не расписался, в грехе живешь.»

Вечно она называла Настю Настеной.

«Условности жанра», — сказал он и даже сам испугался.

«Тьфу! — незамедлительно послышалось в трубке. — Дурак ты, Андрюшка. Разве таким способом, враньем-то, работу отыщешь? Расписал себя всего, точно это маршал какой помер!.. Мне теперь соседям в глаза неловко смотреть! Люди-то все видят.»

«Я делаю все, что могу», — ответил он сухо.