Жалитвослов

Весь день он ждал ее отлета. И только под вечер, когда он был в доме, он услышал сильный шум крыльев. Он вышел посмотреть. Птицы не было. Он позвонил Алле и услышал ее взволнованный голос. Все закончилось, сказал он ей. Все стало хорошо. Возвращайся ко мне, пожалуйста.

Но оставался еще взбудораженный и настырный Либуш. И когда этот настойчивый человек все-таки вызнал адрес Бабанова и нагрянул к нему домой вместе со своим товарищем-фоторепортером, было уже воскресенье, Алла гостила у какой-то своей подруги, и Бабанов был дома один. Он открыл дверь, и возбужденный Либуш ворвался к нему, оглушив его неумеренными эмоциями и расспросами. Товарищ-фоторепортер не отставал от него, оглядывая каждый закоулок зорким глазом фотографического Пинкертона, и они в унисон повторяли: ну где твоя птица? Где она? И Бабанов сказал, будто вспомнив: а, птица! — и повел их по комнатам, взвинченных близкой удачей, распаренных, пока не открыл дверь. Они стояли и смотрели на птицу, а птица смотрела на них. Большой зеленый попугай, сидя на жердочке в клетке с громадным металлическим куполом, насмешливо рассматривал их одним глазом.

Лявонов

После окончания Высшей школы художественного некролога Нефедов долго не мог найти работу. Он перебывал во всех известных газетах, где показывал свой диплом с отличием и блестящие рекомендации, данные ему наставниками, но всюду тем не менее встречал его отказ: все места, на которые мог бы он претендовать, были заняты, и заняты людьми, в свое время, как оказывалось, окончившими эту же школу и тоже получившими диплом с отличием. Теперь эти люди были уже специалистами, за плечами их был недюжинный опыт, мортуарные их списки занимали страницы и включали имена известнейших деятелей политики, экономики, науки, культуры, спорта. Список Нефедова едва насчитывал с десяток имен, а политикой и экономикой он не интересовался. Более того, никто из его списка за последние три года, то есть за то время, когда он учился, не умер, а это для некрологиста уже совершенно неприемлемо. Если же учесть, что он не успел поработать по специальности, что опыта у него не было никакого, то с такими данными о трудоустройстве в ближайшее время нечего было и помышлять. Сколько талантливых выпускников школы, так и не сумев найти работу по специальности, работают сейчас обыкновенными журналистами, пропадает впустую их уникальный дар. Поразмыслив таким образом, Нефедов на какое-то время стал в тупик.

Он никогда не строил иллюзий по поводу своей будущей карьеры. Он был готов работать и не по специальности, и поэтому из него тоже мог получиться когда-нибудь хороший обыкновенный журналист. Кроме того, он знал английский и мог при случае подработать переводчиком, как это он делывал иногда, когда не хватало денег. Так или иначе, но отдавать всю свою жизнь переводу он не желал. Его призванием была некрологистика. Как студент он не был особенно усерден и мог пропустить даже важную лекцию. Но он все время выступал на семинарах, к его мнению по части эпитафий прислушивались и профессора, он назубок знал чин погребения, — в общем, он обладал запасом знаний вроде бы не необходимых, зато полезных.

«Хороший некрологист должен быть немного баньши, — говорил ему его научный руководитель, Борис Владимирович Чайкин. — Вам, Андрюша, наверняка знаком этот любопытный персонаж кельтской мифологии. Баньши — одинокий дух, предвестник смерти, чей жалобный не то плач, не то стон предрекает неизбежную гибель. Мы, некрологисты, тоже должны чувствовать чужую смерть. Если угодно, это дар — и одновременно проклятие, ибо мы не в состоянии предчувствовать свой собственный конец.»