Жадный, плохой, злой

Чем дальше я смотрел пленку, тем больше нарастало во мне ощущение затяжного падения, от которого переворачивалось все внутри. Увиденное доходило до моего сознания урывками, казавшимися фрагментами невыносимо тяжелого сна.

Взрывной механизм, представляющий собой пластиковую емкость аккумулятора, обмотанную оранжевым скотчем…

Двое неброско одетых молодых мужчин, один с портфелем, другой с полиэтиленовым кульком. Вылитые командированные, легко смешавшиеся с пестрым людским потоком, вливающимся в жерло перехода…

Отдаленный хлопок. Черный дым, поваливший в синее небо под причитания тысячеголосого хора. Вой сирен. Закопченные лица, окровавленные лица, плачущие и перекошенные лица, растерянные и трагические. На каждом из них и на всех вместе одна и та же печать горестного отчаяния…

Тела на носилках, тела на асфальте, тела на ступенях, ведущих уже не в переход, а только оттуда, подальше от кошмара, царящего в темном туннеле. Обугленный мужчина в позе боксера был последним выходцем из этого ада, снятым на видеокассету.

Когда на экране возник темпераментно жестикулирующий Дубов с лицом постаревшего Купидона и повадками Сатира, я выключил изображение. Он мог втолковывать журналистам что угодно, но я-то знал правду, так что наблюдать за его кривляниями не было никакой необходимости. Суть его выступления всегда сводилась к одному и тому же: «Россия в опасности, делайте свои ставки, господа. На меня». Вместо того, чтобы слушать дубовское словоблудие, я перерыл все газеты и откопал в них все, что относилось к взрыву на Пушкинской площади. Раньше репортажи на эту тему затрагивали только мои эмоции. Теперь их словно анестезировали. Меня интересовали голые факты.

Перелистывая с сигаретой в зубах страницы, я лишний раз убедился, что место взрыва было подобрано не случайно. Эта площадь являлась своеобразной Меккой для москвичей. Здесь назначались свидания и проходили молодежные тусовки. Отсюда было рукой подать хоть до «Пушкинского» кинотеатра, хоть до «Кодак-киномира», хоть до Ленкома или МХАТа. Кофеен в округе насчитывалось столько, что, если бы в каждой угоститься одной лишь чашечкой кофе, глаза непременно полезли бы на лоб. В зависимости от толщины кошелька поесть можно было и в демократической закусочной «Елки-Палки», и в элитном ресторане «Пушкин», облюбованном политической попсой.

В общем, взрыв прогремел не просто на площади, а в самом центре сложившейся среды обитания. Вот почему он потряс москвичей сильнее, чем все сентябрьские теракты 1999 года.

И еще одно открытие я сделал для себя. Чеченцы, никак не отреагировавшие на прошлогодние обвинения во взрывах трех многоэтажек, на этот раз воспринимали любые намеки на свою причастность к трагедии весьма болезненно. Бывший министр иностранных дел Шамиль Бено пригрозил провести в Москве демонстрации протеста. Председатель Госсовета Чечни Малик Сайдуллаев назначил вознаграждение за правдивую информацию об истинных организаторах взрыва. Пока что добровольцу было обещано 100 000 долларов, но можно было не сомневаться, что выторговать у взбудораженных представителей чеченской диаспоры можно и в два раза больше.

Было глупо упускать такой шанс. Даже если бы за кассету не удалось выручить ни одного паршивого рубля, я все равно постарался бы передать ее заинтересованным лицам кавказской национальности. Если пути кассеты в юридических лабиринтах правоохранительных органов были совершенно неисповедимы, то чеченцы, попадись она им в руки, обязательно нашли бы способ восстановить справедливость. Учитывая, что Дубов в своих выступлениях сваливал вину за взрыв именно на них, то мучительной смерти от рака он мог бы уже не опасаться.

Зачем ему понадобилось хранить у себя такой поистине взрывоопасный материал? Я не стал ломать голову над этим вопросом. Без разницы мне теперь было, чем руководствуется господин Дубов в своих действиях и поступках: одним только безумным тщеславием или какими-то иными тайными соображениями.

4

Извлеченную из видеомагнитофона кассету я небрежно швырнул на стол. Прятать ее в чужой комнате, где мне оставалось пробыть не так уж долго, не имело никакого смысла. Валяющаяся же на столе в коробке с вводящей в заблуждение надписью, кассета вряд ли могла привлечь постороннее внимание.