Жадный, плохой, злой

– Зачем? – спросил я, удивляясь не столько дикому заявлению Дубова, сколько той легкости, с которой он оперирует пышными словосочетаниями. Алтарь истории! У меня бы язык не повернулся произнести что-нибудь в таком высокопарном стиле.

– А ты представь себе вот какую ситуацию, писатель… – Опершись на стол обеими руками, Дубов подался вперед, как будто изготовился к прыжку. – Взрыв на Пушкинской площади. Через некоторое время еще один – на Манеже. Или на Арбате, это особого значения не имеет. Главное, чтобы снова погибло побольше москвичей, а не гостей столицы… Страх и ненависть. – От избытка чувств голос Дубова сделался утробным, как у заправского чревовещателя. – Кровь и траур… Красное и черное, как на нашем знамени… СМИ голосят о происках чеченских террористов, народ требует расправы над виновниками трагедии. И тогда сотни юношей с чистыми славянскими лицами начинают свой крестовой поход против инородцев… Как ты думаешь, писатель, чем это закончится?

– Уж никак не разгромом врага, – буркнул я, представив себе, что останется от хилого воинства патриотов России после первой же стычки с хищной стаей чеченских боевиков.

– Вот именно! – обрадовался Дубов. – Для того чтобы окончательно разбудить совесть нации, мальчикам достаточно погибнуть, а не победить. Побеждать будут другие. Те, кто придет им на смену!

Я почувствовал себя запертым в палате с буйным сумасшедшим. Захотелось очутиться как можно дальше от этого безумца, брызгающего в запале слюной, очень даже может быть, что бешеной. Не знаю, как насчет рака желудка, но диагноз, поставленный Дубову собственным сыном, не вызывал у меня сомнений. Мания величия плюс маразм. Я бы добавил еще ярко выраженную шизофрению.

А он свободно перемещался по миру, создавал партии с фракциями, голосовал в Думе и участвовал в прениях. Он учил уму-разуму здравомыслящую часть человечества, этот буйный псих, да еще и претендовал при этом на роль вождя народных масс. Может быть, в глазах привычных ко всему политиков и журналистов Дубов выглядел просто излишне импульсивным человеком, способным обложить трехэтажным матом спикера, и не более того. Но будь моя воля, рубахи, которые он носил, все до одной были бы снабжены длинными рукавами, завязывающимися за спиной.

– Хочешь посмотреть разгон азербайджанцев на Тушинском рынке? – предложил Дубов, язык которого хоть и был без костей, но все равно не мог молоть без остановки.

– В следующий раз, – сказал я. – Впечатлений и без того – во! – Я провел ребром ладони по горлу.

– Ладно, положи пока кассету на место и иди к себе. Cкоро тебе занесут все, что понадобится для работы в ближайшее время.

Окунувшись с головой в сейф, я быстро перетасовал кассеты таким образом, чтобы та, которая была посвящена событиям на Пушкинской площади, очутилась в коробке, озаглавленной «ПЕРВЫЕ АКЦИИ». Теперь кассета обязательно должна была оказаться в моих руках.

– Что ты там роешься? – подозрительно спросил Дубов.

– Дневник, – напомнил я, взмахнув для наглядности толстым блокнотом. – Хотелось бы ознакомиться не только с вашими высказываниями, но и с мыслями.

– Ознакомишься, – пообещал Дубов потеплевшим голосом. – Получишь ксерокопию вместе с остальными материалами… А теперь захлопни сейф, смешай комбинации цифр и иди. Я устал.

Он картинно закрыл лицо ладонью, но в щели между пальцами я увидел настороженный проблеск наблюдающего за мной глаза.

3

Чистое белье, туалетные и бритвенные принадлежности – все это уже появилось в моем распоряжении, как и было обещано. Склонившись к подсвеченному зеркалу, я поводил пальцами по проступившей на лице щетине, но более радикальных действий по отношению к ней предпринимать не стал. Мне осталось провести в этом доме всего несколько часов, так что разницу между мной, заросшим и гладко выбритым, все равно никто не успел бы оценить.

Пригладив расческой влажные волосы, я переместился в комнату, где за время аудиенции у Дубова стало чуточку прохладнее. Чьими-то стараниями на столе появились два сигаретных блока и кипа прессы, остро пахнущая типографской краской.

Лениво поворошив ее, я отметил, что катастрофа на атомоходе «Курск» постепенно оттесняется на второй план, а на первый опять пробиваются депутатские рожицы, заметно посвежевшие после летних каникул. Даже министр по чрезвычайным ситуациям, который во время спасательных работ отмалчивался, опять вдруг сделался говорливым и совершенно доступным для прессы. Произнес свое веское слово также лидер коммунистов, заклеймивший позором всех, кроме самого себя. Не остались равнодушными и прочие известные персонажи передачи «Куклы». Хотя, прислушавшись к себе, я понял, что никакого окрыления по этому поводу у меня не возникает.

Наоборот, сделалось мне так тошно, что на деликатный стук в дверь я откликнулся чуть ли не радостно:

– Да-да?

Это был Денис Карташов с сочным фингалом под левым глазом.

– Просили передать, что вас ждут к ужину, – сказал он, избегая встречаться со мной взглядом. Капрал быстро отбил у него охоту приобщиться к миру литературы.