Зернышки спелых яблок

И опять шел снег. Снежинки падали на телегу, ветер их сразу же сдувал прочь. И только в углублении для фотокарточки оставались эти красивые, мягкие звездочки.

Витьку взяла к себе Мариша.

♦

Елизавета Ивановна, наша воспитательница, — красивая. А повариха тетя Оня — сварливая, толстая. Подбородок у нее как туго набитый кошелек. Это та самая заказчица с Волочаевской улицы, которой мы относили платье, когда нашли кубики.

Скоро уже неделя, как мы живем в интернате. Все получилось совсем неожиданно. В начале зимы сильно простудился Петька. Только-только начатую учебу пришлось бросить — так посоветовали врачи.

Бабушкина артель «Женское искусство» перешла на массовый пошив. Работать теперь приходилось посменно.

— И кто это выдумал? — сокрушалась бабушка. — Как я вас одних ночью оставлю?

Ее уговорили устроить нас в интернат. Рядом с домом, рядом с работой — чего лучше еще можно желать? Дети раздеты? Ну, это тоже поправимо…

И с бабушкиной работы прислали нам целый тюк одежды: пальто, курточки, брюки. Все из серой диагонали, все с железными пуговицами!

Одежду принесла высокая полная женщина. По дороге ее заставили надеть противогаз, и она вошла к нам, как большая добрая слониха.

— Ось вам подарунки, — басом сказала женщина, сняв маску с хоботом-трубкой. — Бачьте, яка гарна одежка.

Мы надели «подарунки» и ни за что не хотели их снимать. Приходили соседи, хвалили наши обновки, называли нас с Петькой молодыми людьми.

Вечером зашла Мариша. У нее душа горела без чаю.

Мариша теперь ходила еле-еле, ноги у нее опухали все больше, но глаза были гораздо веселей, чем раньше.

Бабушка говорила, что теперь Мариша, может быть, придет в себя: с Витькой ей не будет так тоскливо.

Ей недавно помогли в собесе и военкомате — назначили пенсию, дали огромную и очень тяжелую для усталой Мариши шубу.

Впрочем, шуба все же была превосходной: густо-коричневый, с серебряной искоркой, мех, из которого она была сшита, казался шелковистой травкой, которую все время хочется гладить.

— Охоту на меня устроили, — жаловалась Мариша. — Просто беда! Шубка-то американская многим поперек дороги стала. Сойкин прямо по пятам ходит: продайте! «Мы вам картошечки, мы вам рыбки…» И, слышь, Александровна, лекарство, сказывает, может такое достать — всю опухоль как рукой снимет! А я ему: «Дудки! За Сереженьку ношу. Потому и дадена шуба да шаль кашемировая, что Сережа, сынок, в могилке стынет…»

Наши обновки Марише не понравились:

— Как на арестантов пошили. Дети же — могли бы и постараться.

— Что ты, Мариша, — возразила бабушка, — и за это спасибо. Пусть хоть теперь свежим воздухом подышат…

Она одергивала на нас матерчатые воротнички пальто, вытаскивала белые нитки наметки.

Мариша не унималась:

— Хоть бы кошку какую пришили. В шею же задувать будет.

— Ой, смотрю я, Маришенька, зазнаваться ты стала, — покачала головой бабушка.

— А чего мне? — в тон ей ответила Мариша. — Вот с ногами бы только полегчало… А так — жить можно.

На другой день она пришла к нам со свертком под мышкой.

— Вот вам воротники, кавалеры! — сказала она, кладя сверток на стол. Бабушка развернула газету и всплеснула руками:

— Сумасшедшая! Такую вещь загубила. Да ей цены нет.

Мариша только посмеивалась:

— Ладно, ладно. Я старая, мне уже из дерева вещь надо. Чего кричишь — детей пугаешь?

— Свой у тебя теперь. Ему бы что сделала…

— И своего не обижу, не беспокойся…

Бабушка долго еще и возмущалась, и благодарила Маришу. Потом села подшивать прекрасную доху, превращенную Маришей в коротенькую жакетку.

…И вот мы с Петькой интернатцы. Такие же, как Левка Сидор. Он самый старший в группе, над всеми командует.

Едва мы появились в интернате, он подошел ко мне и спросил:

— Ты за грабли или за вилы?

Я ничего не ответил. Он толкнул меня плечом:

— Ну?

— Ну за вилы… — сказал я нерешительно.

— За фашистские могилы, — засмеялся Сидор. — Ребя, смотрите, он за фашистские могилы!

Все, кроме Петьки, поглядели на меня с явным презрением.

Сидор обратился к брату:

— А ты за вилы или за грабли?

— За грабли.

— За советские сабли! — обрадовался мальчишка. — Молодчик! А это твой брат?

— Ты к нему лучше не лезь, — грозно предупредил Петька.

— Ладно, — согласился Сидор, — не буду. Только он, дурак, за вилы.

Левка пошарил по карманам и протянул Петьке брусочек пластилина со вставленным посредине стеклышком:

— Зырь, блескоглаз это называется. Сам сделал. Надо? Я тебе потом еще Нухимова дам — марка такая. Ты марки копишь?

Сидор верховодил и в столовой.

Поставили на стол хлебницу, и он, перерыв все куски, выбрал себе самую поджаристую горбушку.

— Сидоров, — сказала воспитательница, — оставь хлеб в покое. Сколько раз я говорила, чтоб не брали хлеб, пока не принесут первое.

Сидор послушно положил хлеб, но едва воспитательница отвернулась, послюнявил палец и приложил к облюбованной горбушке.

— Я грибом болел. Кто возьмет, тот сразу заразится.

И другие ребята вслед за ним смачивали пальцы и прикасались к хлебу:

— У меня свинка была.

— Ж-жаалтуха…

— Корь…

— Тоже корь…

— Корь не заразная!

— Сам ты не заразный!

— А ты девичий пастух.

— Ребя, свеклу несут! Налетай, подешевело!

— На фиг!