Зерна

Тоскливо было Якову. Хотел он напомнить председателю, что утром читал: «…дондеже имамы время, попечемся о единородных своих…», да не стал. «Разбирайтесь вы сами», — подумал он.

— Столкновение со Степачевым неизбежно, надо ускорить его, — жестко заговорил Анатолий, и Прон заметил в этой манере отрывисто говорить, как диктовать, сходство Анатолия с отцом. — Надо ускорить его. Гарантия победы стопроцентная.

— Толя, — прервал его Прон. — А ведь и вы лошадей потянете.

— Мужики! — взмолился Яков. — Туда ли, сюда ли, решайте Христа ради!

24

Иван Шатунов был злобен после встречи с Проном, да еще прибавилось злости у конторы двумя пьяными отрядниками.

Он знал, что Яков уехал, и пошел к нему в дом, где жила Анна. В деревне было тихо, не звякали подойники, не перекликались хозяйки.

Анна услышала шаги на крыльце, села на лавке, утирая лицо платком. В избе было полутемно, душно. Мошкара лепилась к огоньку лампады.

Дверь распахнулась, огонек под иконами колебнулся. Шатунов задел ногой лежащий на пороге крест. Прошел к столу. Половицы ходуном ходили под сапогами.

— Свет зажги, Ваня, — тихо сказала Анна.

— В чужом доме я не хозяин, — ответил Шатунов. — А свой ты профукала.

— Болела я. Ваня.

— Мне хоть подохни, — ответил Шатунов, — дом-то не твоим хребтом достался.

Анна заплакала, не всхлипывая, не утираясь, слизывая слезы с верхней губы.

— Таскаешься по чужим избам, мужа позоришь.

Анна справилась со слезами, сглотнула:

— Я думала, покарзился мне твой голос. Я днем тебя слышала, думала, млится. Я ведь не всегда болею, я ждала. Жить будем — и вовсе вылечусь.

— С кем это жить собираешься?

— Венчались, Ваня… Хоть бы слово от тебя одно. Кулаком на меня стучали, будто бы тебя прятала. Думала: живой, не живой? Сколь всего передумала.

— Где дом?

— У Шарыгина, на отрубе.

«Вот оно что!» — отметил про себя Шатунов.

— Он вернет. Он говорил, что давал подписку: опекунство и лечение.

Шатунов сел за стол, опустил голову на сгиб руки. Сквозь гимнастерку почувствовал, какой горячий лоб. На запах пота потянулась от лампадки мошкара. Вдруг слова пришли к Шатунову: «Ой да вы не вейтеся, русые кудри, ой да над моею больной головой. Я теперь и больна и бессильна, нету в сердце былого огня…» Именно так и пел он раньше в застолье, не глядя ни на кого, уронив хмельную голову на руки. Ему не подпевали. «Скоро мрачное утро настанет, будет дождик осенний мочить. Из друзей моих верных, наверно, только…» Кто? — орал он и бился в столешницу лбом: «Ой да эх, никто не придет хоронить…»

— Гусей пасла, — говорила Анна. — Выскочу из болезни, смутно-смутно, неясно помню. Баб спрашивала, что хоть со мной? Потом опять голову обнесет, как в колодец провалюсь.

«Ну, возьму Захарку за шиворот, ну, верну дом, а жить как?» — Шатунов поднял голову, вспомнил, что утром с этого стола ему как нищему подали кусок хлеба.

Анна, легко ступая детскими цветными лаптями, хотела подойти к мужу, но тот встал, обошел жену стороной, шагнул к выходу. Анна торопливо заговорила:

— Разве я думаю, что простишь, а хотя, сам посуди, за что? Чем же я виноватая? Молодые ведь еще, Ваня. Жить да жить.

Шатунов переступил порог.

— Бог с тобой, — крестила его Анна, — бог с тобой.

Муж ушел. Анна нагнулась, подобрала крест. Почувствовала, как обволакивает голову розовый туман с проблесками синих и красных искр, как тяжелеет голова. Ее шатнуло, она поймалась рукой за косяк. Все равно было плохо. Спрятала крест в вырез кофты, выбралась на крыльцо. Боясь, что опять накатит болезнь, потянулась к рукомойнику, слила на ладонь остывающую к ночи воду, отерла виски, лоб, лицо. Подобрала волосы. Медленно сошла с крыльца. Напрягла шею. Боль из головы перешла в сердце.

Небо потемнело, обозначилась луна. Лицу стало прохладно. «Пронесло, господи». Анна наступила на лапотную веревку, споткнулась. Села на приступок, нагнулась, зату́жила портянку и стала быстро окручивать ногу хлещущей по рукам веревкой. Мочальный узелок на конце веревки царапнул около глаза.

Анна пошла к шарыгинской бане. Ее окликнул охранник:

— Куда надо? Чего шляешься?

— Ночевать я. Ночую тут.

— В бане? Врать-то!

Анна, боясь в разговоре потерять решимость задуманного, отошла от охранника, пошла в тени вдоль забора. Закрыла белеющий вырез на груди, оглянулась. Охранник стоял у окна и при свете лампы, зажженной на столе у Степачева, делал самокрутку. Тогда она перелезла через забор и поползла по борозде. Шум раздался от конторы. Анна замерла.

Русский я мужик простой.
Вырос на морозе.
Летом в поле за сохой,
И зимой в извозе.

Различились слова и оборвались. Анна еще полежала. Тихо стрекотал кузнечик, да далеко, у Вятки, кричал дергач.

«Если и выловят, так хоть пусть в новом платье», — подумала Анна. Она встала. В окошечке бани горел свет. Анна подумала, что это она сама днем в беспамятстве зажгла коптилку, подошла. Дернула дверь, та не поддалась. Анна нащупала мокрый от росы замок, испугалась, подошла к окошку и сбоку заглянула.

Изнутри к стеклу приблизилось темное, мерцающее по краям лицо.

25