Зерна

— Беги, переоденься, — сказала она. — И я пойду. Мама не спит, это уж точно.

— Таня, — сказал он, — а меня Сергеем зовут.

— Тебя «Сергей-муравей» в детсаде дразнили?

— Дразнили.

— А меня «Таня-матаня».

— Таня, — сказал он, — а ты куда ходишь купаться?

— На речку.

— А почему не на пляж?

— После морской воды волосы не расчесать. Только речной и отмываю. Больше ничем не берет. Шампунь «Садко» для морской воды продают, с ним и то никак. Отрежу! Чик, и все!

— И что хорошего? Вон у нас, у всех девчонок волосы короткие.

— Тебе не нравится?

— Что не нравится?

— Что короткие?

— Длинные лучше.

— Ты с ними не маешься, так не знаешь. А с короткими что за беда — проснулась, встряхнула головой — и ать-два! А тут сидишь, гребнем дерешь-дерешь!

— Не отрезай, Тань.

— А тебе-то что? — спросила Таня.

— Тебе так лучше, — сказал Серега, запнулся и покраснел, и Таня покраснела тоже. — Мы вечером уезжаем, — угрюмо добавил Серега.

Таня молчала.

— Ты днем чего делаешь?

— Ничего, — тихо ответила Таня.

— Приходи после обеда, — попросил Сергей.

Таня мчалась к дому. Было так светло, что ей казалось непонятным, почему пусто на улицах поселка. Она забыла, что и сама в это время всегда спала. Начинали краснеть яблоки. Таня подпрыгнула, хотела сорвать одно, но не достала.

— Мамочка, милая, родненькая мамусенька, ты не спишь? — закричала она, влетая в двери.

— Не любишь ты меня, Татьяна, — грустно сказала мама.

— Люблю! Люблю! Люблю! — отрапортовала Таня.

— Совсем не жалеешь!

— Жалею, жалею, жалею!

— Где ты была!

— У моря, у моря, у моря!

— Пять лет жизни ты мне убавила за одну ночь.

— Прибавлю десять! — пообещала Таня.

Она подскочила к гардеробу, отвела скрипнувшую дверцу и повертелась перед зеркалом.

— Мамочка, у меня стреловидные брови, миндалевидные глаза, пурпурные губы и… нежные мочки ушей. И вообще безукоризненный овал лица.

— Выпороть бы тебя, — сказала мама.

— Пожалуйста, — разрешила Таня. — Нет, не выпорешь! Нетушки. Я взрослая и красивая, и никаких гвоздей.

— Кто это тебе сказал?

— Мальчишка один.

— Кто? — Мама встала.

— Мальчишка один, — повторила Таня. — Юноша. Он говорит: я люблю вас, а я говорю: не верю. Прыгни, говорю, с обрыва. Мамочка! Там дна не видно. Прыгните, говорю, молодой человек, я подумаю. Он страшно побледнел, волосы дыбом… И прыгнул! Полчаса летел. Я хоть бы что. Ты слушаешь?

Мама слушала.

— Он выплыл, заявляет: я вас хочу поцеловать. А я говорю: только без рук, только без рук… Ты что, мам, ты что?

Дверь за мамой захлопнулась, ключ повернулся.

Чуть ли не до обеда Таня делала разные прически, перемерила все платья, показывала запертой двери язык. Потом устала, забралась с ногами на диван и уснула.

Я прыгнул тогда с обрыва. Спасибо, Таня. Я помирился с Владькой. Да и слишком глупые ссоры мальчишек, чтоб их долго помнить.

Мы подошли к обрыву.

— Ну, — сказал я Владьке. — Давай! Не бойся, там глубоко, я мерил.

— Внизу мерил?

— Отсюда прыгал.

Владька раздевался. Он боялся быть трусом.

— Матери сообщите, — сказал он.

— Сообщим.

— Мол, при исполнении служебных обязанностей, и так далее.

— Валяй, валяй, — жестоко сказал я.

— Родина меня не забудет! — воскликнул он.

— Сам напомнишь, — ответил я.

Много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».

Прощай, рыжекосое счастье мое, Танька, прощай.

Мы больше не виделись с ней.

Я учился, служил в армии, снова учился, женился…

— Танька, — спросил я во сне, — Танька, ты отрезала косы?

Но я не видел ее даже во сне.

Танька, ты отрезала косы?!

Какая разница: да или нет? Все проходит.

Только на том самом обрыве, выше полета чаек, встречаются мальчишка и девчонка. И становятся:

она — красивой,

он — смелым.

Подарок

— … и она отвергла его. Он написал за одну ночь этот полонез и застрелился, и его хоронили под музыку полонеза.

— Эх! — вздохнул Женька. — А она?

— Она стояла на балконе и смотрела из-под черной вуали. Когда его несли мимо, она бросила на гроб белую бархатную розу.

— Да-а! — потрясенно протянул Женька.

Женя с сожалением посмотрела на него:

— Ты же не напишешь к утру полонез и не застрелишься.

— Нет, — грустно ответил Женька. — Конечно, если б мне такую музыку написать, я б тут же!.. Но если ты думаешь, что от любви только музыку пишут да стреляются, так что же тебе Коля-баянист не напишет?

— Не напишет, а полонез разучит. Обещал на дне рождения сыграть.

— А что бы и не написать, если ноты знает?

— Ты не понимаешь, — сказала Женя, — записывать — одно, а писать — другое.

— Не знаю, — упрямо ответил он. — Если я сейчас ученик токаря, то буду токарем, как мой учитель Яша-золото, а потом стану инженером и сделаю такой станок, чтоб все заменил: и токарный, и фрезерный, и резьбошлифовальный, и чтоб пластинки проигрывал. Это уж поверь! Сделаю.

— Тебе о чем ни начни говорить, ты все на работу сведешь, — поддела она.

— Я ж тебе не запрещаю говорить о своей работе.

— А я ее терпеть не могу: что за работа — кассирша.

— Иди на ферму.

— Бегом бегу! А кто за меня в институт будет готовиться? — и передразнила: — «На ферму!» Коров слушать?

— А что? — сказал Женька. — Коровы красиво мычат. Голодные — так, сытые — по-другому.