Земля случайных чисел

– Ладно, я пошла, у меня было только полчаса, – вздохнула Лия. Было заметно, что ей со мной скучно и что она сделала все, что могла, чтобы меня растормошить, но я не тормошилась. – Ты мне так и не рассказала ничего интересного.

Я ответила максимально ненатуральным из всех своих фальшивых голосов:

– А я просто, знаешь, подавилась этим порошком и вдруг сразу подумала про все, про жизнь и смерть, вот я живая, вот я мертвая, вот я сейчас оденусь и выйду на улицу – и там будет звенящий, полный жизни март, и самое красивое во вселенной здание библиотеки, и весь этот тихий и правильный порядок невидимых и видимых вещей – и вот перед лицом этой тихой тени, пройдя несколько неслышных шагов долиной смерти, я вдруг поняла, насколько глупо и бессмысленно и, по сути, несущественно все то, что я когда-то хотела тебе сказать.

Лия посмотрела на меня с некоторой долей отвращения. Я и сама почувствовала что-то вроде самоотрицания – более неестественных, книжно-пафосных, ненатуральных фраз, кажется, я не произносила никогда. Каждое слово в этой тираде было ложью. Я просто страшно боялась кусать эту сволочную булочку. И да, я действительно чувствовала себя чуть-чуть умершей и чуть-чуть спасенной. И мысленно повторяла: ни-ку-да я с тобой не пойду.

– Все, я побежала. Жизнь так быстротечна и прекрасна, ничего не имеет значения, рада была тебя видеть, – прощебетала я. – Дай я тебя хоть обниму.

Я обняла Лию, она отшатнулась. Я пошла к метро и подумала: как хорошо, что я больше не увижу ее, мою прекрасную смерть. В каком-то смысле мне теперь даже льстит, что бабушка моей смерти, например, приходила за Энди Уорхолом – пускай эта трактовка и не выдерживает вообще никакой верификации.

Еще я подумала, что помню, где живет ее бабушка. Мне на мгновение показалось неплохой идеей приехать к ней, наговорить чего-нибудь с три короба о своей ностальгии, выпросить бутылку – из которой, как мне все еще верилось, в другом, более нежном и драматичном девятом марта, своим распухшим от рыданий ртом отпивает сама Лия, – быстро хлопнуть рюмочку травы болотной и оказаться там, за тем столом, в том единственном моменте из нашего прошлого, который я предпочла запомнить навсегда. И я скажу ей – Лия, это и правда работает, давай ты не будешь делать всего, что будешь делать? Может быть, что-то все-таки получится? Не у нас с тобой как друзей или кого угодно еще – а вообще, с миром и реальностью в целом – может быть, что-то получится? Может быть, если тебе придет в голову соврать эту чушь про булочку просто так, чтобы произвести на меня впечатление, ты не будешь этого делать?

Или наоборот – выпить рюмочку, вернуться в те 15 минут круглого стола рыцарем холодной мести и объявить рыдающей Лии, даже не подозревающей, что мы с ней одновременно отхлебнули из бутылки в навсегда разных мирах: нет, милая моя, я тебя не прощаю, хотя за предупреждение спасибо, а теперь иди назад и мучайся всю жизнь, потому что я сама только что оттуда, и нет тебе прощения.

Но я почему-то поняла, что это не сработает. Я немного завидовала Лии – я тоже хотела бы быть человеком, который спасает жизнь тому, кто его когда-то любил. Спасенному нечего делать в мире, где история пишется спасателями.

Я не чувствовала ни триумфа, ни подъема энергии, только безграничную усталость, безразличие и спокойствие. Вот моя спасенная жизнь, сказала я себе, никому не нужная – видимо, в этом и был смысл твоей рюмочки прощения? Я стояла на перекрестке желтой и оранжевой линий метро, понимая, что такого перекрестка, вероятнее всего, не существует (но я все равно забуду практически все, поэтому почему бы и не перекресток) и мысленно повторяла: вот я, вот моя жизнь, вот гулкие алюминиевые вагоны ездят туда-сюда, все это временно и важно. Я была живее всех, кем я была когда-то, и если единственное место, куда я могу попасть этой бракованной партией, – это лишь тот момент разлома, то, видимо, мне туда лучше не попадать.

После того вечера я окончательно успокоилась. Потом, спустя годы, я иногда встречала имя Лии в прессе – как я (впрочем, не без ее воздействия) и предполагала, она действительно добилась признания, но я не ощущала ни радости, ни зависти по поводу ее успехов. Видимо, пара минут залитых слезами объятий целиком и полностью уравновесились этой липкой экскурсией по булочной долине смерти – и в итоге не осталось ровным счетом ничего. Собственно, я действительно всегда все преувеличивала – и когда я наконец-то вернусь домой, я, наверное, лягу в ту самую траву и прорасту сквозь нее уже иной травой более точного, более правдивого свойства.

Some were born to endless night

Они приходят к нам, потому что иначе им некуда больше идти.

Чтобы получилось прийти, им необходимо не только мучительное ожидание чуда и батареи бутылочных детских слез – но и свинцовая, как черное сияние Вселенной, уверенность ждущего в том, что дождался именно того самого, дождался именно того, кого и ждал, в тот самый день, в тот самый час. С этим у всех обычно плохо. У нас с этим обычно неплохо. Это дорогого стоит.