Земля имеет форму чемодана

Башмак оказался даже свободнее сорок четвёртого размера Куропёлкина, но с ноги не сваливался. А вот для правой ноги подыскать достойное приспособление вышло делом маетным. Попадались какие-то фанерки, дощечки, пачка подарочных физиономий московской светской мадмуазели в нераспакованном целлофане, но они для подошв были нехороши. Наконец в двух шагах от берега Куропёлкин увидел синюю грелку с дырой у горлышка для пробки (а уже попался ему на глаза узкий шнур от послевоенного телефона) и, стянув резиновую подошву шнуром, изготовил сносную пляжную обувь.

Запахи морей Куропёлкин знал. Не всех, конечно… Дважды обошёл глобус (по теории Бавыкина — чемодан, стало быть — обогнул) водными дорогами, однажды — на паруснике, через год — с изменениями курсов и заходов в гавани во время визитов дружбы. Нынешняя вода Тихим или Великим океаном не пахла. Видимо, Куропёлкин находился теперь в Западном полушарии. По легкомысленному суждению Куропёлкина, пробоина Бавыкина должна была бы иметь выход в Колумбии. По поводу Западного полушария необходимо было ожидать расположения звёзд в ночном небе. Куропёлкин посчитал, что разумнее было бы ночевать где-нибудь под пальмами. Ко встречам с местными властями и разговорам с ними Куропёлкин не был готов. Образование не позволяло. Не обогатило его знанием иноземных языков. Сплести бы вблизи пальм какой-нибудь шалашик, не допустить в него клопов и муравьев-термитов и продрыхнуть в нём до десанта экологов. И при их высадке прикинуться глухонемым и потерявшим память.

Сейчас же вспомнил: а каннибалы? А пираты? Поспишь тут! И выбрал простейшее решение. Закопаться в песок. Отдохнуть. Успокоиться. И обдумать: что с ним и как быть дальше. При подлётах вертушек солнце так било Куропёлкину в глаза, что он не смог определить, какой страны были эти тяжёлые стрекозы. То, что они не принадлежали Вашингтону, Куропёлкин всё же понял.

Солнце тем временем потихоньку перебиралось по небу вдоль берега с китами, левыми от Куропёлкина, опускаясь при этом к грубостям и несуразностям Земли. Стало быть, прямо перед Куропёлкиным был Север (интересно, где находился Северный полюс на Чемодане Бавыкина?)… Тут с предполагаемого Востока потянул ветерок. И завоняло. Вспомнилось сразу, из детства, слышанное от кого-то из вернувшихся в Волокушку «от хозяина»: «Один американец засунул в жопу палец и вытащил оттуда говна четыре пуда…»

Но при чём тут американец?

Завоняло знакомой Куропёлкину московской канализацией.

Кое-какие догадки Куропёлкин тут же запретил себе выстраивать.

Но всё же…

Запрещённые догадки не думали подчиняться разуму Куропёлкина и дерзили ему назло. А может, они были вызваны чувствами самосохранения, в нём, как ни странно, не истреблёнными.

«А киты? — соображал Куропёлкин. — Мы-то в Москве ко всему привыкли. И всё выдюжим. И запахи, и лекарства, и пищевые добавки, и курс рубля, и егэ, и братьев Фурсенко, и золотые голоса с фанерными шарманками, а киты-то, нежные создания природы… Они-то как? Им-то как?» Не из них ли, в частности, приготовляют тончайшего свойства шедевры парфюма? И вот теперь не с ним ли, Куропёлкиным, через пробоину Бавыкина в среду обитания китов попали отвратительные отходы людских привычек и удовольствий? Они-то наверняка вызвали у китов физические, погибельные страдания и душевную тоску, подтолкнувшую водных млекопитающих к групповому самоубийству? Или — в случае их выброса на горячий песок — к публичному самосожжению.

Тоскливо стало и на душе Куропёлкина (донимали бы его в детстве столовыми ложками рыбьего жира, тоска его могла быть сейчас менее острой). А так он лежал в горячем ещё песке с чувством вины. Если бы он не стал рассказывать Нине Аркадьевне сюжет «Золотого осла» (а он на самом деле и не стал рассказывать, брал теперь на себя лишнее), может, эти морские скотины и резвились бы сейчас в своей стихии, здоровые и мордатые, и испускали бы из себя петергофские фонтаны. И всё же Нина Аркадьевна была прекрасна — и в проходах по опочивальне, и в алькове, и даже когда она, возвысившись над подданными, повелевала в гневе:

— В Люк! В Люк негодяя! В Люк!

Конечно, он поступил тогда не благородно, но жалеть о чём-либо сейчас не собирался. Тем более что ужасы воображённого им мусороперерабатывающего производства его миновали.

Будем считать, что миновали…

91

А солнце при этих его мыслях опустилось в нагретое им, солнцем, место. И быстро стало темнеть.