Земля имеет форму чемодана

Куропёлкин, решив избавиться от любой опеки над ним, хотя бы даже и от опеки Башмака, произвёл несколько разведывательных действий и километрах в двадцати восточнее сопки, указанной ему тычком Башмака в ягодицу, посчитал, что чутьё подсказывает ему расположиться здесь и тоже на боку сопки. Он, естественно, не был уверен в том, что вокруг его нового становища сама собой и сейчас же создастся энергетически-охранная зона. При этом подумал, что управитель Башмака, хотя бы из-за досады на самоуправство, отключит противодействия средствам надзора над пропавшим Пробивателем, но не сразу. А может, и вообще не отключит. А потому не спеша осмотрел карман с, как он понял, вспомогательными средствами путешествия. Там были и тюбики, и пакетики с чем-то сыпучим, и мелкие флаконы с жидкостями. На одном из пакетиков было напечатано «Пентакруг». Под этим словом имелся разъяснительный рисунок. Внизу была изображена половина круга, вверху над этой половиной — два выдвинутых угла. Никакой пенты. Но слово несомненно было связано с пентаграммой. А так — будто бы соединение (или совокупление) чемодана с шаром. Куропёлкин для чего-то обнюхал буроватый порошок, а потом при подсказке рисунка рассыпал его вокруг уже поставленной им палатки.

И угадал. Позже к нему никто и ничто не совалось.

387

Лес возле его палатки был поплотнее, нежели у покинутого им пня, и никаких следов людской деятельности Куропёлкиным обнаружено не были.

И началась жизнь Куропёлкина, сотворённая (взлелеянная) его грёзами, свободная, ни от кого не зависимая. Никто не мог показать на него пальцем: вот, мол, какие у нас бездельники, пренебрегающие служением народному благу. Или даже обозвать его тунеядцем.

Ну, бездельник, ну, тунеядец, а вам-то что? Вы-то кто такие?

Обследовав грузовые отсеки комбинезона Вассермана, не все, правда, Куропёлкин не обнаружил ни радио-, ни телепринимаюших средств, чему обрадовался по-ребячьи, на кой ему было знать, что происходит в мире. Без него обойдутся!

Погода стояла, по понятиям Куропёлкина, жаркая, за тридцать, валяться в палатке было малоприятно. Но Куропёлкин рассыпал буроватый порошок не под ногами палатки, а с захватом земли метрах в тридцати вокруг неё. То есть образовалось (должно было образоваться) никому не доступное пространство для его хождений и отдыхов под елями. И действительно, ни птички, ни бабочки в его суверенное пространство не залетали, и бурундуки сюда не запрыгивали. Будто бы уставшим от жизни стариком Куропёлкин грелся у бока палатки на смастерённой им лавочке. Солнце било ему в глаза, и, закрыв их, приятно было сидеть в полудрёме. «Была бы здесь ещё и останкинская скамья „Нинон“…» — заставила его чуть ли не свалиться с лавочки внезапная и вздорная мысль.

Слово «Нинон» впервые снова возникло в его соображениях, обожгло его, но было погашено пожарным Куропёлкиным.

А дней через десять его, скажем, тряханула ни с того ни с сего прозвучавшая в нём мысль: «А не завести ли мне козу?»

Какую ещё козу?

388

«Какую ещё козу?» — переспросил себя Куропёлкин.

И догадался.

Козу он пожелал завести из родственниц козы Робинзона Крузо. Коза здесь (при тюбиках-то!) ему совершенно была не нужна, да и откуда тут взяться козам, каких можно было бы приучить к домашнему быту, косули, наверное, вблизи водились, но зачем ему и одомашненная косуля? И тогда он понял, что завидует Робинзону, тот не скучал, времени не было ни скучать, ни заниматься пустыми рефлексиями. И от трудов своих Робинзон получал удовольствие, в нём, Робинзоне, возникал чуть ли не спортивный азарт исполнять мелкие, но обязательно-ежедневные труды. И радовался плодам этих трудов.

Что же он-то, Куропёлкин, здоровенный мужик, мастеровой, освоивший немало ремёсел, посиживает на солнышке или валяется в палатке на спальном мешке? «Ну, и поваляюсь!» — будто с угрозой заявил кому-то Куропёлкин.

И с явным вызовом добыл из Вассермановых щедрот гамак, приобретение Колумбовых матросов первого путешествия в ложную Индию (о чём напомнил ему фантазёр Бавыкин), удачно расположил его между двумя молодыми, но крепкими ёлками и начал раскачиваться в нём словно на показ, хотя видеть его никто не мог…

389

Но уже через месяц Куропёлкин почувствовал, что ему стыдно.

Однако из-за чего ему, собственно говоря, следовало стыдиться? Разве не положен был ему отдых?

«От чего отдых?» — сейчас же рассердился Куропёлкин. Где же он так перетрудился? Может, уже и здоровье подорвал? И чего он такого замечательного наработал?