Земля имеет форму чемодана

Тут же в кабинет вошла девушка из приёмной чиновника, секретарша или даже помошница, и украсила часть стола перед Куропёлкиным тремя тюбиками на тарелках и тремя чашечками для выдавленных угощений. Три змейки Куропёлкин в нетерпении выпустил в чашки, змейки вышли разных цветов — зелёная (салат?), красная (не замена ли стейка с кровью?) и синяя (это что же такое?), чайной ложкой отправил кушанье себе в глотку и сразу понял, что объелся. И отрыжка возникла, и икота вот-вот должна была продолжить её.

— Чем желаете запить? — обеспокоилась офисная барышня в непременных очочках. — Соком? Минеральной водой?

— Пивом, — сказал Куропёлкин. — Здесь я, как понимаю, вне территории контракта, и могу угостить себя пивом.

— Светлым, портером или элем? — спросила барышня.

— Светлым, — сказал Куропёлкин. — Немецким. Японским из Саппоро — не надо.

Сразу же вместо тюбиков и вылизанных чашек перед Куропёлкиным воздвиглись мюнхенская кружка и пять бутылок пива.

— Я на работе не пью, — сказал Селиванов, — но отчего же для легкости разговора и мне не промочить горло?.. Спасибо, Тамара, будет нужда, я вас вызову.

208

Сытый и благодушный Куропёлкин со своего места мог наблюдать за уходом барышни. И отметил, что и бёдра её, и ноги, а пожалуй, и походка её — истинно секретарские…

— Итак, Евгений Макарович, — сказал Селиванов, — голодовку вы закончили. С чем я вас и поздравляю. И как сказано в Бумаге, претензий к нам, именно к нам, вы не имеете.

Куропёлкин хотел было высказать недоумения по поводу вчерашней болтовни менеджера и сотворителя чудес Анатоля Столярова, но делать этого не стал.

— Никаких претензий к вам у меня теперь нет, — сказал Куропёлкин.

— И прекрасно, — сказал Селиванов. — Тогда начнём с того, на чём оборвался наш последний разговор. То есть он был и первым… Я просил вас тогда рассказать о всех подробностях вашего пребывания в Мексиканском заливе…

— Да я уж и не помню этих подробностей, — сказал Куропёлкин. — Там были и видения, и неизвестно что, мной непонятое…

— Вот, вот! — оживился Селиванов. — Нам важны все эти видения и вами непонятое! Вы способны описать это?

— Не способен, — угрюмо сказал Куропёлкин. — Какой из меня писака!

— А если к вам приставить человека с диктофоном? — спросил Селиванов. — Сможете вы, не спеша и с паузами, навспоминать и о частностях, и о сути ваших хождений по морям, по океанам?

— Пожалуй, смогу, — сказал Куропёлкин.

— Вот! — воодушевлялся Селиванов. — Вот! При этом не опасайтесь с нашей стороны каких-либо подвохов. Подозрения тщеславного господина Трескучего признаны нами ложными и корыстными, преследующими несомненно эгоистические цели. И, что не исключено, цели и интересы и госпожи Звонковой. Для нас эти подозрения не важны. И нас в ваших, скажем, мемуарах более всего будут волновать не ваши поступки и даже переживания, а внешние обстоятельства, начиная со сброса в Люк, сопровождавшие вас в путешествиях. Имейте это в виду.

— Хорошо, — сказал Куропёлкин.

— Когда вы сможете начать работу со звукозаписью?

— Да хоть сегодня, — сказал Куропёлкин.

— Прекрасно, — обрадовался Селиванов. — Сегодня и начнём! Вопросы у вас есть?

— Кто такой Барри? Что это за вилла в Майами? Каким образом Верчунов, хозяин ночного клуба «Прапорщики в грибных местах», оказался в Америке и был там арестован?

— Выясняется, — быстро сказал Селиванов. — Поставим вас в известность. Ещё?

— Исследована ли записка из бутылки?

— Вот тут возникли закавыки, — сказал Селиванов. — Есть загадки. Но они волнуют экспертов… Всё?

— Всё, — сказал Куропёлкин.

209

— Теперь перейдём к разговору более серьёзному и более деликатному, — сказал Селиванов.

Куропёлкин насторожился.

— И мне придётся сейчас, как принято говорить, ужом вертеться на сковородке, — вздохнул Селиванов и замолчал. — Да… У меня-то к вам отношение сложившееся и вполне определённое. Другие ещё не утвердились в мнении и решают, как с вами быть.

— Чего решать-то? — сказал Куропёлкин. — Обратно — в Люк! И крышку задраить!

— Вы неправильно меня поняли, Евгений Макарович, — сказал Селиванов. — Негласно вы признаны Достоянием Федерации и Пробивателем. Вы — первопроходец. Вы осуществили невиданный в истории человечества пролёт сквозь Землю. У многих испытателей, прежде вас опробовавших систему профессора Бавыкина, удач не случалось. Вы — первый! Вы пронзили, вы пробили планету, пусть для начала лишь один её бок, но пробили! Хвала вам и честь! Вас сперва в шутку называли Афанасием Никитиным. Мол, сходил за три моря. Какой уж тут Афанасий Никитин! Вас уместнее было бы уподобить Магеллану. К тому же при нынешнем-то развитии техники вы не были существом подопытным, Стрелкой какой-нибудь, или даже роботом, а оказались самостоятельным навигатором и пилотом, менявшим по необходимости маршрут полёта, что зафиксировано службами слежения. Движения и силовые приёмы вашего тела обеспечили вам проход, пробив в тяжелейших геологических породах, и случился подвиг, равноценный, скажем, шагу Нила Армстронга на лунный грунт…

— Ну уж, так и равноценный! — заскромничав, не согласился Куропёлкин. Искренне не согласился.