Зелёный шум

Мальчишки неловко потоптались на месте.

— А что? И возьмём! Он много чего знает, — поддержала подругу Таня и сказала, что напрасно они сторонятся Митьки Кузяева.

— Да ну его! — отмахнулся Борька. — Шарага он, ловчило. Всю компанию нам испортит. Помните, что он с Гошкой сделал? А с Никиткой?

— Ох и чистюля ты, Борька! — вспыхнув, набросилась на брата Таня. — Тебе бы только и водиться с теми, кто без сучка, без задоринки. А знаешь, как Митьке живётся, как ему дома плохо?

— Чего ты кричишь на меня? — оторопев, попятился Борька и кивнул на Гошку с Никиткой. — Лучше вон ребят спроси. Митька им больше всех насолил.

Таня с Елькой вопросительно посмотрели на Гошку с Никиткой.

— Чего там старое поминать, — махнул рукой Никитка. — Принять Митяя к себе — и делу конец.

— Я с ним драться тоже не собираюсь, — насупившись, сказал Гошка, — но и ручки жать ему не буду.

— Ну и ну! — покачал головой дядя Вася. — Туго у вас тут узелок затянулся. — Он кинул взгляд на солнце и заторопил всех на рыбалку.

…В этот день Митяй притащил с поля более двух десятков мешков с травой и продал их Ульяне Краюхиной. Но заплатила она мало, денег почти не дала, сказав, что потом рассчитается с отцом или Полиной, которые брали у неё какие-то продукты.

Поздно вечером, злой и усталый, Митяй вернулся домой.

Прошёл тёмными сенями, нащупав скобу, осторожно приоткрыл дверь в избу. В доме никого не было. Митька облегчённо вздохнул и почувствовал, что он голоден. Заглянул в печь, но там ничего горячего не нашлось. Поев холодной картошки, Митька забрался на печку и задремал.

Проснулся он от приглушённых голосов за дощатой перегородкой в кухне. Разговаривали Митькин отец и мачеха.

— Ну что ж, пригожий мой, — насмешливо говорила Полина, — когда сходился, золотые горы сулил, жизнь райскую. А тебя даже из поросячьего начальства выгнали, в рядовые, черновые затуркали. Хоть бы в кладовщики устроился.

— Не сошлись взглядами с новым председателем, — отозвался отец. — Карасёв моих дельных советов слушать не желает, всех своих помощников перешерстил. А такой далеко не уедет. Ну, да председатель ещё пожалеет обо мне, спохватится!

— Как бы нам с тобой раньше не спохватиться. У меня в сельпо недостача обнаружилась. Как мы её с тобой покрывать будем? — Полина назвала сумму недостачи, и отец невольно ахнул:

— Многовато накапало!

— А ты не ахай! — рассердилась Полина. — Не на себя извела, с тобой вместе тратили. Пили-ели сытно, твоих дружков угощали, дом вот обставили. Митьку обрядили — тоже в копеечку влетело, дочке твоей в город деньги посылали.

Митька поёжился и теснее прижался к мешкам с тёплой пшеницей.

«Тоже мне обрядили, — с неприязнью подумал он. — Уценённые штиблеты купили да костюм из старья перешили».

— Что же ты молчишь? — не скрывая раздражения, вновь заговорила Полина. — Думать надо, пошевеливаться. Не покрою недостачу завтра — на ревизора напорюсь. В суд потянут, статью подберут.

— Что же я могу, Поля? — тяжко вздохнул Ефим.

— А где дружки твои? — продолжала Полина. — Пить-гулять — так они тут как тут. Вот иди потряси их. А там как-нибудь выкрутимся, расплатимся с ними.

— Так ведь сумма какая!

— Хорош суженый, наречённый! Как до беды — так он в кусты! — Полина зло всхлипнула. — Тогда считай, что меня уже засудили. Можешь передачи мне готовить. Только знай: потом я в Клинцы и носа не покажу.

Ефим принялся утешать Полину.

Митька зажал уши. Раз мачеха пустила слезу, теперь отец для неё всё сделает. И верно: вскоре он ушёл, вернулся через час и вручил Полине свёрток с деньгами.

Утром, когда Полина ушла на работу, отец разбудил Митьку и, пряча глаза в сторону, хмуро сказал ему:

— Слыхал, поди, вчерашний наш разговор? Так вот знай. В долгах мы сейчас по самую маковку. И пока не расплатимся, ремешок придётся затянуть потуже. Деньги копить будем. Так что промышляй как только умеешь. Маху не давай, лопухом не будь.

Сенокос

Начался сенокос. На заречные луга вышли колхозные косари, выехали конные и тракторные сенокосилки, и толстые валки скошенной травы устлали землю.

Потом колхозницы ворошили траву граблями и вилами, сушили на солнышке, пока она не становилась душистым, шуршащим сеном. Сено сгребали в высокие островерхие копны, грузили на машины и подводы и отвозили к фермам.

А у Краюхиных шла война. После возвращения дяди Васи в колхоз у них частенько возникали ссоры и перебранки. На одной стороне была Ульяна, на другой — Никитка с отцом. Дядя Вася настаивал, чтобы жена не позорила их семью, отказалась от торговли, поменьше занималась бы огородом, а шла бы работать в колхоз. Но Ульяна продолжала держаться за своё хозяйство.

— Да ты хоть на сенокос выйди, — уговаривал её Василий. — Сейчас на лугу каждый человек дорог.

— А корову я чем буду зимой кормить? Откуда сена достану? — отбивалась Ульяна.

— В этом году сено на трудодни должны выдать. Так правление решило.

— И раньше обещали, а только Бурёнку посулами не накормишь.

— Ну и упряма ты, мать! Тягачом не сдвинешь, — разводил руками Василий.

Сам он с первого же дня сенокоса работал на лугу, налаживал сенокосилки, водил трактор.