Зеленый дом

Далеко за деревней, со свалкою старой впритык,
где стервятину наспех привозит зарыть гуртовщик,
где ручей пробирается через коросту дерьма, —
неприметно к подошве горы притулилась корчма.

Кто кислятины местной не брезгает выпить — тому
самый раз завалиться под вечер в такую корчму,
если чертова шнапса желает какой однолюб —
блещет медной змеей самогоноварительный куб.

Ненапойная жажда сюда пригоняет не зря
батрака, углежога, подручного золотаря;
всё растрескано небо, угар от похмелья тяжел, —
пей, покуда не взмокнут мозги и не рухнешь под стол.

Молчаливо садятся они на скамейки рядком;
колбаса — из конины с тухлинкой, зато с чесноком,
если кто припоздает — тому, для порядка ворча,
наливает корчмарь всё такой же стакан первача.

На стакане втором хоть один да развяжет язык,
тут же песня польется, до слез проберет горемык,
и на третий потянут слова неизбывной тоски,
и, мотив подхватив, застучат по столам тесаки.

Йозефа

Там, за деревней, где ряской канавы цветут,
средь золотарников — поля неправильный кут.
Хатка Йозефы за ним, в полминуте ходьбы.
Прямо под дверью лежат на просушке грибы.

Шпанские мушки да всякие зелья у ней,
козочка тоже: Йозефа других не бедней.
Вечером трижды, попробуй, в окно постучи —
дверь приоткроется, звякнут в потемках ключи.

Молча вдовец к ней приходит еще дотемна,
молча — кабатчик, пусть лезет на стенку жена,
молча — барышник с кольцом, только чтоб ни гу-гу,
молча — бирюк-винокур, зашибивший деньгу.

Горькой настойкой она угощает гостей,
есть постоянный запасец домашних сластей,
после — Йозефа постель приготовит свою.
Ежели что — так заварит себе спорынью.

Пышно цветут золотарник, татарник и дрок.
Нет никого, кто Йозефе послал бы упрек.
Дом, и коза, и кусок полевого кута, —
совесть Йозефы пред всеми на свете чиста.

Песня на окраине

Испятнан гарью городской
последний ряд лачуг,
и только чахнет день-деньской
за ними жалкий луг.
Как ты отчаянно мила,
тебе так мало лет;
я — городьба, на мне смола;
ты — яблоневый цвет.

Под вечер забрести сюда,
на насыпь лечь вдвоем;
гудят всё время провода
о чем-то о своем.
Брусчатник вечно перегрет,
летит по ветру шлак;
я — словно коксовый брикет,
ты — словно алый мак.

Проходит ночь, полдневный зной
по скупости храня;
курится над любой стеной
горячий воздух дня.
Акациями на юру
овеян наш ночлег;
я — пыль, что прячется в кору,
ты — первый сладкий снег.

Коль хоть один открыт трактир…