Зеленый дом

Распался мир, и все свои тетради
горящему я отдал очагу, —
но вновь, привычки ежедневной ради,
пишу и по-другому не могу.

Мне ль, хворому, тогда, на самом деле,
мечтать о переходе рубежа, —
я тратил в колебаниях недели,
всё более от ужаса дрожа;

был страшен путь подошвам воспаленным,
но жребий мне нежданно пал такой,
что я друзьями скрыт в дому зеленом
и незаслуженно обрел покой.

И снова, словно подчиняясь порче,
к бумаге голова наклонена:
я чутче стал, однако же не зорче,
пока что даль передо мной — темна.

Я планов на грядущее не строю,
как будто расщепилось бытие, —
меня спасли друзья, но мне порою
чудовищно спасение мое.

Сквозь тишину судьба диктует властно,
и выбора передо мною нет:
был слаб или силен я — станет ясно
в чужой стране и через много лет.

Ты всё цветешь ли, деревцо,

Ты всё цветешь ли, деревцо,
там, где трамвайное кольцо?
А то прошел всего-то год,
и жизнь пошла наоборот.
Но ты цветешь, цветешь, как встарь.

Ты зеленеешь ли, газон?
Мне лезть из дома не резон,
у первого же кабачка
я попадусь наверняка.
Но ты все зелен, будто встарь.

Ты созреваешь ли, пивко?
Как день вчерашний далеко!
Тогда бы хлопоты начать —
была бы в паспорте печать.
Ты, пиво, зреешь, будто встарь.

Газон, пивцо да деревцо, —
в слезах, увы, мое лицо,
затем что в этот горький час
одних я оставляю вас
зреть, зеленеть, цвести, как встарь.

Те, что меньше родину любили,

Те, что меньше родину любили,
шли да и сдавались прямиком
или в землях расселялись прочих;
я от пепелищ отсечься отчих
вынужден своим же тесаком.

Не проспал я ночи ни единой,
выгорел в бессоннице дотла, —
дни слагались в многие недели,
в слабом теле силы оскудели
и по капле в землю кровь ушла.

Но обязан я уйти отсюда,
чтоб душа не сделалась мертва,
чтобы только выжить на чужбине,
повторяя те же, что и ныне,
тихие и точные слова.

Только слову сохраняя верность,
с родиною связь перерубя,
лишь затем судьбу теперь приемлю,
что пересадить в чужую землю
должен, словно саженец, себя.

Я дома целый день