Повыдохлось пламя, иссякло тепло,нас город не любит, нас гонит село,шагаем, шагаем — вот так-то.Мы всё позабыли в дожде и в росе,мы дальше от жизни, чем думают все,кто может нас видеть у тракта.Желтеет пустырник и ежится дрок,мы ночью сидим у железных дороги пальцы грызем, чтоб согреться,и только блестит, как в слезах, колея —провал разделяет владельцев жильяи тех, кому некуда деться.Шлагбаум звенит, значит, близок экспресс.Видать, в пассажирах горит интереск бродягам, столпившимся кучкой!Нам машет из поезда множество рук, —ну, что же, пойдем на взаимность услуг:мы тоже вам сделаем ручкой!
Последнее усилие
В лепрозории даже зимой не топили печей.Сторожа воровали дрова на глазах у врачей.Повар в миски протухшее пойло больным наливал,а они на соломе в бараках лежали вповал.Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной,на врачей не надеясь, которым что пень, что больной.Десять самых отчаянных ночью сломали бараки, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак.Тряпки гнойные бросили где-то, вздохнули легко.Стали в город крестьяне бояться возить молоко,хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесуи, под вечер бредя, наготове держали косу.Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в оврагобреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг.Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной,только десять — одни перед целой враждебной страной.
Замерзшей пьянчужке
Пила беспробудно в мороз и в жару,и насмерть замерзла сегодня к утру.Тебя и садовники, и корчмаритут знали не год, и не два, и не три.Был чайник твой старый помят и убог,сходил за посуду любой черепок,глотка отстоявшейся пены пивнойхватало для грезы о жизни иной.Свернувшись клубком, ты умела в быломсогреться идущим от тленья теплом,и ночью минувшей, видать, не впервой,хмельная, уснула под палой листвой.Любой подзаборник с тобой ночевал,и пеной не брезгал, и всё допивал,и каждый к утру, недовольно бурча,давал поскорей от тебя стрекача.Лежишь закалелою грудой тряпья,подернута инеем блуза твоя,и кажется нам, что промерзло насквозьвсё то, в чем тепло на земле береглось.