Зеленый Дом

— Брось его, Литума, — сказал Хосе. — Ты его всласть отделал, лучше не отомстишь. Разве ты не видишь, что он может окочуриться?

Тогда тебя опять посадят, братец, — сказал Обезьяна. — Хватит, не будь упрямым.

— Бей его, бей его, — подойдя, сказала Дикарка хриплым глухим голосом. — Бей его, Литума.

Но Литума не послушал ее, а вместо того обернулся к ней, одним ударом свалил ее на песок и принялся пинать ногами, ругая ее, — шлюха, стерва, сука, — пока у него не пропал голос. Потом, обессиленный, он бросился наземь и заплакал как ребенок.

— Ради Бога, успокойся, братец.

— Вы тоже виноваты, — стонал Литума. — Все вы меня обманули. Сволочи, предатели, вы должны были бы умереть от угрызений совести.

— Разве мы не выманили его из Зеленого Дома, Литума? Разве мы не помогли тебе расправиться с ним? Один бы ты не смог.

— Мы отомстили за тебя, братец. И Дикарка тоже — видишь, как она его царапает?

— А раньше-то, раньше-то что вы думали, — всхлипывая, говорил Литума. — Все вы были в сговоре, а я гам ничего не знал и верил в вас, как дурак.

— Братец, мужчины не плачут. Не надо так. Мы всегда любили тебя.

— Что было, то прошло, брат. Будь мужчиной, будь мангачем, не плачь.

Братья Леон и Дикарка, которая наконец оставила в покое стонавшего слабым голосом Хосефино, ободряли Литуму: пусть он возьмет себя в руки, мужчины закаляются в несчастьях, обнимали его, отряхивали с него песок — забудем прошлое, ладно? Начнем все снова, хорошо? Брат, Литума, братишка. Он то беззлобно бормотал что-то, наполовину утешившись, то опять приходил в ярость и пинал лежащего на земле Хосефино, то улыбался, то грустнел.

— Пойдем, Литума, — сказал Хосе. — Может, нас увидели из поселка. Если позовут фараонов, нам не поздоровится.

— Пойдем в Мангачерию, братец, — сказал Обезьяна. — Допьем писко, которое ты привез, это подымет твой дух.

— Нет, — сказал Литума. — Вернемся к Чунге. Он решительно зашагал к поселку, а когда Дикарка и братья Леон нагнали его, принялся свистеть во всю мочь. Далеко позади, хромая, со стонами и воплями тащился Хосефино.

— Тут самое веселье, — сказал Обезьяна, придерживая дверь, чтобы пропустить вперед остальных. — Только нас не хватало.

Усатый толстяк в очках вышел им навстречу.

— Привет-приветик, друзья. Куда же вы делись? Пойдемте, ночь только начинается.

— Музыку, арфист, — воскликнул Литума. — Даешь вальсы, тондеро, маринеры.

Он, спотыкаясь, прошел в угол, где помещался оркестр, и упал в объятия Боласа и Молодого Алеханд-ро, а толстяк и косоглазый тем временем тащили братьев Леон к бару и угощали их пивом. Сандра поправляла Дикарке волосы, Рита и Марибель засыпали ее вопросами, и все четверо жужжали, как осы. Оркестр начал играть, посетители отхлынули от стойки, с полдюжины пар уже танцевали под нимбами зеленого, голубого и фиолетового света. Литума подошел к стойке, умирая от смеха.

— Чунга, дорогая, до чего сладка месть. Слышишь? Кричит, а войти не смеет. Мы избили его до полусмерти.

— Меня чужие дела не интересуют, — сказала Чунга. — Но вы мое несчастье. Прошлый раз меня по твоей милости оштрафовали. Хорошо еще, что сегодняшний скандал разыгрался не в моем доме. Что тебе налить? Здесь кто не пьет, тому скатертью дорога.

— До чего ж ты груба, Чунгита, — сказал Литума. — Ну да ладно, я не обижаюсь, налей что хочешь. И себе тоже, я угощаю.

Между тем толстяк хотел повести Дикарку на площадку для танцев, а она упиралась и вырывалась.

— Что это с ней, Чунга? — сказал толстяк.

— Какая муха тебя укусила, — сказала Чунга. — Тебя приглашают танцевать, так иди, не кочевряжься. Почему ты отказываешь сеньору?

Но Дикарка продолжала отбиваться.

— Литума, скажи ему, чтобы он меня отпустил.

— Не отпускай ее, приятель, — сказал Литума. — А ты, шлюха, делай свою работу.

Часть III