Зелень. Трава. Благодать.

Я беру у него из горсти несколько штук, поднимаю голову и мысленно прикидываю расстояние до окна, откуда по-прежнему на всю улицу орет Малер и слышно, как Саша громко кричит Давай, давай, еще, а Хабиб кричит ей в ответ На, на, на, получай. Я закидываю жвачку прямо к ним в окно, но безрезультатно: Саша обзывает Хабиба кобелем, тот начинает на нее лаять. Я швыряю в окно подряд еще две — опять никакого эффекта, только теперь Хабиб кричит Саше, что она плохая девочка и что ее нужно наказать, а она, как ни странно, ему не перечит, а только стонет в ответ Накажи меня, прошу.

— Что за херня, — с досадой говорю я.

— Ты неправильно кидаешь, Генри, так до них фиг достучишься. Отойди подальше и пульни всю горсть сразу, — советует Джеймси.

— Совсем обалдел? Не буду. Нашел дурака, — говорю я.

— Тогда дай сюда, я сам, — презрительно говорит мне Бобби.

Он отбирает у меня жвачку, отступает за бордюр прямо на дорогу. Мимо него, всего в каких-нибудь дюймах, со свистом пролетает троллейбус. Из окна несутся крики Хабиба и Саши О да, детка и Я уже кончаю. Бобби Джеймс размахивается и со всей силы швыряет в окно штук двадцать жвачек разом. Шарах! Стекло разбилось. Мы все пулей кидаемся к магазину и вжимаемся в стену.

— Саша, дорогая, на этот раз мы умудрились разбить стекло. Обычно дело ограничивается пружинами, — говорит Хабиб с ярко выраженным акцентом продавца из «Семь-Одиннадцать», с той только разницей, что хабибовские интонации слышны в нем намного четче о’брайеновских.

— Ради такого не жалко, — мурлычет Саша.

Хабиб с Сашей близки настолько, насколько близка нашему кварталу чужая культура (последнему верить не стоит — это полная чушь). Да мне на это и насрать. Я и без того знаю все, что мне нужно знать об иностранцах: расхлябанная походка, кеды с распродажи, туалетная вода с запахом гиппопотама, и все дела.

— Бобо, куда ты — вернись ко мне в кроватку, — говорит Саша. — Давай разобьем еще пару стекол.

— Любимая, я только на минутку, — отвечает Хабиб. — Просто хочу оценить масштабы разрушений. Подожди-ка. У нас под окном стоят четверо ребят. Один вслух читает «Богородицу». Ребята, с вами все в порядке?

В ответ я расплываюсь в улыбке, не забывая при этом и про расческу.

— Как поживаешь, Хабиб? — говорю ему я. — А со стеклом — тут не без нашей помощи.

— Прекрасно, Генри, просто прекрасно, — отвечает он. — Насчет стекла — забей, ничего страшного.

Хабиб стоит с голым торсом, на макушке лысина, обрамленная седыми волосами. У него здоровенный шнобель, загар как будто только что из солярия и жирные волосатые сиськи: как раз по ним он и молотит в данный момент кулаками, изображая гориллу.

— Да ты у нас Повелитель Джунглей, — говорит Саша, появляясь у него из-за спины, завернутая в простыню. — Ко мне пришел мой Генри Тухи? — спрашивает она.

— Привет, Саша, — говорю я.

— Здравствуй, Генри, — широко улыбается она мне в ответ, обнажая ряд прекрасных зубов. Глаза блестят, как бусинки, а волосы короткие, как у парня, и зачесаны набок. Невзирая на этот факт, равно как и на отсутствие сисек, штучка она та еще, одни только ноги чего стоят, впрочем, кажется, об этом я уже упоминал, плюс у нее всегда такой вид, что ей только дай волю — тут же прижмет тебя к мусорному контейнеру у магазина морепродуктов и изнасилует.

— Как дела? — спрашиваю я у нее с улыбкой от уха до уха, но тут Бобби Джеймс заряжает мне жвачкой по яйцам.

— Какое лицо, какая улыбка, — говорит она. — Ради тебя я даже Хабиба готова бросить, правда, Хабиб?

— Чистейшая, любовь моя, — соглашается он.

— Видишь, Генри, даже Хабиб так считает, — говорит она. — Тогда чего же мы ждем?

— Здо́рово. Слушай, можно я еще раз прогоню весь танец, а то мне сегодня вечером уже выступать?

— Погоди, ты что — сегодня собрался предложение делать? — у Саши аж дух перехватывает от изумления. — А я думала, еще только на следующей неделе.

— Нет, любимая, он правда планировал все на сегодня, — говорит Хабиб.

— Сегодня? Ох, что-то с сердцем! Хабиб, воздуху, помаши мне. Быстрее. Не так быстро. Вот так, отлично.

— Генри, — говорит мне Хабиб, продолжая обмахивать Саше лицо, — ты же прекрасно выучил все движения. К чему еще репетировать?