Зэк

– Сам разберусь, – буркнул Иван. Снова напряженно замолчала камера. Таранов пробрался мимо людей и сел на корточки перед петухом, несколько секунд смотрел ему в глаза… нехорошая висела тишина в хате.

Взгляд Таранова немногие выдерживали. Но петух уже не был человеком. Он давно превратился в животное и не реагировал на такие «мелкие» раздражители, как человеческий взгляд. Так же, как не реагирует на него овца.

– Ты жить хочешь? – спросил Иван. Он ожидал ответа: «Да», – но услышал: «Нет». И это обыденное, лишенное экзальтации или рисовки «нет» поразило Ивана… И выбило почву из-под ног: человеком, который не хочет жить, невозможно манипулировать.

– Хочешь умереть? – спросил Иван после долгой паузы. Сломленное существо шепнуло: «Да…» Таранов бросил к его ногам скальпель; встал и повернулся, сделал шаг к столу.

– Эй! – позвал его гребень сзади. – Эй, ты… Пивовар… спасибо тебе. Тебя Пароход приказал опустить… он велел… тебя поцеловать.

Вздох прокатился по хате. Десяток пар глаз смотрели на углового. Пароход вскочил, опрокинулась табуретка, забренчали кружки-шлемки на столе.

– Братья, – произнес Пароход враз побелевшими губами. – Кого вы слушаете, братья? Пидора слушаете?

В хате по-прежнему было очень тихо, и в этой тишине негромко прозвучал голос Таранова:

– Иди сюда, тварь пакостная.

Слово произнесено. По жестким законам зарешеченного мира на него надо ответить. Тот, кто не ответил на оскорбление, теряет авторитет раз и навсегда… Пароход побледнел, щека задергалась, сжались кулаки.

– Иди сюда, СУКА, – обострил Таранов. Угловой зарычал, вскочил на стол. Опрокинулась бутылка со спиртом, захрустел раздавленный огурец. Кто-то закричал… Вскочил Фара, бросился, отшвыривая в сторону пожилого зэка, на Таранова. Одновременно прыгнул Пароход. кто-то из сидящих за столом выронил сигарету – мгновенно вспыхнул разлитый спирт. Из горлышка бутылки фукнуло, как из огнемета, обожгло лицо одному из сидельцев.

Иван легко ушел от летящего на него Парохода и встретил Фару прямым в голову. Фара замер на секунду, Таранов провел второй удар – Фара рухнул… Горел стол, бежали веселые огненные ручейки, орал обожженный зэк. Пароход подсек Ивана под колено, а метнувшийся от стола обожженный сбил Таранова с ног, придавил. Мгновенно навалился сверху грузный Пароход, ударил головой в лицо, вцепился в горло.

Хата была наполнена криком и мечущимися людьми. В тесном пространстве хаты полыхал стол. Иван был придавлен двумя телами, почти лишен возможности двигаться, сильные руки сдавливали горло.

Петух под шумок резал «скальпелем» лицо оглушенного Фары.

Кто-то уже ломился в дверь, молотил в кормушку. Неслись крики: пожар! Горим!

Иван высвободил одну руку и ударил Парохода в печень. Пароход зарычал, но продолжал душить. Ивану остро не хватало воздуха, в глазах потемнело. Горим! – бился страшный крик.

Распахнулась дверь. Зэки, отбросив в сторону нетрезвого контролера, выкатились в коридор. Теперь Иван освободил вторую руку. Скрюченными пальцами ударил Парохода в глаза, сбросил тело и локтем сломал угловому нос.

Пароход откатился к ногам стоящего на коленях петуха. Гребень улыбнулся беззубым ртом и вогнал «скальпель» в глаз угловому. Таранов устало сел. В камеру ударила струя пены.

* * *

Опер сидел на подоконнике, курил и покачивал ногой. За его спиной сидели на карнизе жирные голуби, валил снег.

– Хреново начинаешь, Таранов, – сказал опер.

– Что начинаю? – спросил Иван.

– Срок свой долгий. Пожар в хате, драка со смертельным исходом… хреново начинаешь, Пивовар.

– Пожар устроил не я. И Парохода не я убил.

Опер стряхнул длинный столбик пепла, произнес:

– Ты пока ничего не понимаешь, Иван Сергеич. Ты не представляешь, как легко я могу превратить твою жизнь в ад.

– А сейчас рай? – усмехнулся Иван.

– Сейчас рай, Пивовар, – кивнул опер головой. – Сейчас рай. Знаешь, что такое пресс-хата?

– Слышал.

– Слышал… А я могу тебе в натуре устроить место в пресс-хате. А там ребятки шерстяные, беспредельные. – Опер замолчал, сильно затянулся сигаретой и посмотрел на Таранова. – Вот там, Ваня, ад. Там Дахау, помноженное на Бухенвальд… Там взрослые мужики плачут, как дети. Вешаются, вскрываются. Тебе это надо?

– Нет.

– Тогда давай дружить, Иван Сергеич. Ты, я вижу, мужик с характером. Мне тебя прессовать интересу нет. Мне уже намекали, что надо тебе создать «тепличные» условия. Но я тебя ломать не хочу. Плевать мне на то, что ты на воле накосорезил. Завалил Колобка? Так туда ему и дорога… Не хочу я тебя, Иван, ломать, не хочу. А сидеть тебе долго. Очень долго. По-любому меньше десяточки не дадут. Тебе сейчас сорок один год. Тебе здоровье беречь надо. Будешь со мной дружить – все будет о’кей… ну, что?

Таранов почесал голову, спросил с улыбкой:

– Как же дружба-то наша будет выглядеть?

– Ты же умный мужик, Пивовар.

– Стучать, значит, надо? Так, гражданин начальник?

Опер рассмеялся, ответил: