Здесь мертвецы под сводом спят

Внезапно кто-то из отставших дико закричал. Сначала я решила было, что причина – жестокое обращение Фели со мной, но потом увидела, что люди бросились к краю платформы.

Проводник отчаянно свистел в свисток, кто-то кричал, и поезд резко и со скрежетом остановился, испуская клубы пара из-под колес. Я вырвалась из хватки Фели и протолкалась обратно к вагонам, протиснувшись мимо предполагаемого вице-маршала авиации, которая, казалось, приросла к месту.

Ошеломленные жители деревни стояли, прижимая руки ко ртам.

– Кто-то столкнул его, – произнес женский голос откуда-то сзади.

У моих ног, как будто стремясь дотянуться до туфель, торчала человеческая ладонь, она с ужасающей неподвижностью высовывалась из-под колес последнего вагона. Я встала на колени, чтобы присмотреться. Свежеиспачканные пальцы были широко растопырены, словно умоляя о помощи. На запястье, которое было почти непристойно оголено, были заметны крошечные золотистые волоски, и их ласково шевелил поток воздуха из-под поезда.

Мои ноздри наполнились запахом горячего масляного пара и кое-чем еще: острым медным запахом, который, раз унюхав, невозможно забыть. Я сразу же узнала его.

Запах крови.

Почти до самого мертвого локтя съехал рукав пальто – слишком длинного и слишком толстого для такого приятного дня.

3

«Роллс-ройс» медленно ехал следом за катафалком.

Хотя полустанок Букшоу находится примерно в миле от дома, я уже знала, что это печальное путешествие будет длиться целую вечность.

Аналитическая часть моего мозга стремилась сделать выводы из того, что я только что наблюдала на железнодорожной платформе: насильственной смерти незнакомца под колесами поезда.

Но более дикая, примитивная, первобытная сила не позволяла мне этого, подбрасывая оправдания, каждое из которых казалось довольно разумным.

Эти драгоценные часы принадлежат Харриет, твердила она. Ты не должна обкрадывать ее. Ты обязана посвятить это время памяти матери.

Харриет… Думай только о Харриет, Флавия. Это ее право.

Я позволила себе расслабиться на уютной коже сиденья и мысленно погрузилась в тот день на прошлой неделе в моей лаборатории…

Их утонувшие лица совсем не напоминали белые рыбьи брюшки, как можно было бы ожидать. Едва скрытые поверхностью воды, в кроваво-красном свете они на самом деле скорее напоминали цветом сгнившую розу.

Она до сих пор улыбается, несмотря на то, что случилось. У него поразительно мальчишеское выражение лица.

Под ними извиваются и глубоко погружаются в жидкость переплетенные, словно водоросли, черные ленты.

Я касаюсь поверхности – указательным пальцем пишу на воде их инициалы:

ХДЛ

Этот мужчина и эта женщина так тесно связаны, что эти три буквы подходят каждому из них: Харриет де Люс и Хэвиленду де Люсу.

Мои мать и отец.

Удивительно, что я наткнулась на эти изображения.

Чердак в Букшоу – это обширный надземный потусторонний мир, где хранятся ненужные вещи, мусор, отходы – печальные пыльные останки всех тех людей, которые веками жили и дышали в этом доме.

Например, на покрытом плесенью молитвенном стуле, на который когда-то водружалась преисполненная благочестия и напудренная Джорджина де Люс, дабы слушать робкие признания своих напуганных детей, лежали обломки импровизированного планера, на котором ее злосчастный внук Леопольд бросился с парапета в восточном крыле – и через несколько секунд разбился о твердую, как сталь, заледеневшую поверхность Висто, тем самым положив конец этой ветви семьи. Если внимательно присмотреться, на ветхих обтянутых льном крыльях планера можно заметить пятна окислившейся крови Леопольда.

В углу составлены один на другой, словно позвонки, фарфоровые ночные горшки, от которых до сих пор исходит едва заметная, но безошибочно угадываемая вонь, наполняя спертый воздух.

Столы, стулья и каминные полки заставлены позолоченными часами, покрытыми глазурью греческими вазами поразительного оранжевого и черного цветов и ненужными черными подставками под зонтики, и чучело газельей головы смотрит печальными глазами.

Именно на это сумрачное кладбище ненужной ерунды я инстинктивно убежала после шокирующего отцовского объявления на прошлой неделе.

Я унеслась на чердак и там, чтобы избавиться от мыслей, забилась в угол, твердя дурацкие детские стихи, которые мы время от времени вспоминаем в периоды сильного стресса, когда не знаем, что еще делать:

А – это аспид, что спит под скалой,
Б – браконьер бородатый и злой,
В – это вор…

Черт возьми, я не собираюсь плакать! Совершенно точно нет!

Вместо аспидов и воров отвлекусь-ка я, повторяя яды:

А – аммиак: подышал – задохнулся,
Б – барбитал: проглотил – не проснулся…[2]