Попыталась однажды. Уже собиралась уходить, а та как раз была у окна, и дверь за Катей запирать не собиралась – были у Кати свои ключи. И опять, вечное свое: «благодарю…» И взорвалось внутри кипевшее: он-то здесь причем, это она, Катя, таскает продукты, варит ей этот суп, убирается, уж как может – скажи спасибо! Ну не ей, так хоть тем, кто ее прислал.
– За что, Глафира Петровна? – с чужим каким-то металлом в голосе спросила она тогда.
– Что за что? – не поняла старуха.
– Сталина за что благодарите?
– А за всё, – невозмутимо ответила она, и ясно стало, что ответ давно готов, выстрадан, отполирован, и дискуссии не предполагает.
– Ну за что, за что? За войну, за коллективизацию, за аресты?
– И за это. Молодая ты еще, Катерина, вот и ерепенишься. Ничо, подрастешь, поймешь сама. Только меня уж не будет.
– Бабушка Глафира, – только и смогла сказать Катя, опускаясь на стул, – ну что вы такое говорите! Да не буду я никогда такого понимать, и благодарить его не за что. Вы – да, вы многое сделали, воевали, вам благодарность. Ему-то за что?
– А чо мы без него? – тем же ровным, бесцветным тоном отозвалась бабка, – ну ничо, поймешь потом.
– Да Бога, Бога благодарить надо!
– А нет его, бога-то.
И нечего было Кате на это ответить. Сама себя уже ругала: не миссионерствуй, когда не просят! Впрочем, когда и миссионерствовать тогда? Ну, уж во всяком случае, не тебе, клуше, только опозоришься, и что себя опозоришь, неважно, важно, что имя Его от таких хулится. Но уперлась рогом, и выдохнула:
– А церковь – есть?
– Церква есь, – согласилась бабка.
– Так ведь эта церква и помогает вам! Обеды вон, откуда, думаете, таскаю? Я ж у вас копейки… – и тут же сама осеклась, стыдно было таким попрекать.
– Денег, чоль, надо? Так я дам, – ответила бабка, не сдвигаясь с места, – есть вон, похоронные. Под наволочками в шкафу. Ты уж тогда возьми, если чо. А надо будет – и так бери, чо мне похоронные. Чай, на улице не бросят, всяко закопают. И Митьке-то телеграмму отбей, чтобы приехал…
Бабку понесло на любимую тему: как помирать будет. С нее уж скоро не скоро своротит. И чувствовалась в этом какая-то фальш: ждет, что начнут ее отговаривать помирать, обещать долгой жизни. А что тут обещать, когда – да, единый всем конец, и лично Железной Глафире до него и в самом деле рукой подать. Тут жизнь надо итожить, думать, с чем предстанешь. И кого благодарить, соответственно. Но Катя только молча собрала свои судки, поправила съехавшую скатерку на столе, пошла к выходу.
– До свидания, Глафира Петровна!
– Баба Глаша я тебе, Катерина, – отозвалась та, не сдвигаясь с места, а потом поправила пучок седых, давно не мытых волос, и добавила: – а насчет церквы, так ить тоже он. Он ведь разрешил, в войну как раз. Чтобы вам послабление. Ну, вот и вы, соответственно. Пользу тоже приносите.
Катя аж задохнулась, но ничего не сказала, ушла.