Зажгите костры в океане

Сегодня девятое августа. Моего пса зовут Опс, что в переводе значит: образцово показательная собака. Это рыжий пес-мореход. Мы познакомились с ним в одном далеком поселке у катерного причала. Сидело возле свай такое независимое существо и смотрело на море. Меня пленило то, что драную шерсть философа украшали непонятного происхождения полосы, очень напоминавшие тельняшку. Только потом я убедился, что это всего-навсего выступы голодных ребер.

Опс очень любит мясные консервы, меня и стихи. Два дня назад, когда я читал ему те стихи, он очень вежливо аплодировал хвостом и просил еще. Ему надоела проза на тему: «Что с нами будет». Мы обсудили ее в первые два дня и пришли к утешительным выводам.

Будет вот что. Через пятнадцать дней наступит контрольный срок нашей явки на базу. Но мы не появимся. Через день в эфире поднимется нерешительный шум. Через три — средних размеров суматоха. Через пять — паника. Вертолет полетит над теми местами, где мы должны быть. Потом над теми, где мы не должны быть. В частности, над этим островом…

Мы запалим костер и будем глупо махать руками.

Спасательная команда будет пичкать меня бульоном, а собаку шоколадом.

Начхоз сыграет в отца-благодетеля и выдаст из секретных запасов бутылку с тремя звездочками.

Девчонки-лаборантки будут ловить в коридорах и требовать рассказов о необитаемых островах, штормах и подвигах.

На этом все кончится.

Есть у нас, в добавление к консервам, кружок отличной копченой колбасы. Деликатес. Мы с Опсом соревнуемся:, кто дольше проспит, тот и съедает дневную порцию колбасы за двоих. А другой жует одни консервы. Вчера дольше проспал я. Сегодня колбасу будет есть Опс. При поверхностном ощупывании я прибавил в весе килограммов на десяток. Интересно бы пощупать и Опса, но это неспортивно: он все еще спит. Видимо, не может забыть вчерашнего поражения.

Смешно устроен мир. И сегодня я ем одни консервы.

15 августа. К черту! Сегодня я сдался окончательно. Я выспался на два десятилетия вперед. Пусть Опс съедает все лучшие куски за все время нашей совместной жизни. Пойду будить своего кудлатого победителя.

«Опс, — скажу я ему, — а ведь мы с тобой продолжатели великих традиций. Потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове. Может быть, мы последние потерпевшие на последнем необитаемом. Человечество кончает на нас одну из страниц своей истории. Понимаешь?»

А пес шевельнет ушами и лизнет меня в щеку. Ни черта он не понимает.

…Пес действительно лизнул меня и снова заснул. А я не мог. Я шел по берегу и все думал о наших предшественниках. О тех, что бороздили неведомые океаны и попадали на необитаемые острова. Бродяги, неудачники, счастливцы. Кладбища доисторических животных, с которыми приходится иметь дело палеонтологу, напоминают об огромной мускульной энергии, бесцельно пропавшей в веках. Кладбища истории зачастую рассказывают нам о бесцельно пропавшей энергии нервов, ума и воли. В истории моря много таких примеров.

Так дошел я до северной половины острова. Было хмуро. Бестолковые зябкие волны прыгали перед глазами, и казалось, что наш островок плывет прямо к полюсу. Темнота тяжелыми сгустками ложилась на пляж. Я сел на вросший в песок плавниковый ствол. Вереницы людей шли в моей памяти.

Был такой человек Джеймс Брук. Знаменитый пират, исколесивший все южные моря. Попадал на необитаемые острова и выбирался с них. Под конец карьеры он захватил остров Борнео и стал его правителем. Позднее Джеймс Брук был убит своими же наследниками. И вот я вижу, как он идет мимо меня. Скрюченный старикашка в камзоле и в сапогах с отворотами. У него узкое сухое лицо и крепкий, словно железный нос.

— Садись, — говорю я, указывая на бревно. Джеймс Брук вздыхает, как старая мачта, и садится. Он искоса поглядывает на меня. Глаза, как мышата, бегают под нависшими бровями.

— Зачем плыть на шлюпчонке? — равнодушно спрашивает Брук.

— Так. Романтика заела.

— Сладкое молочко для слабосильных твоя романтика, — хрипит Брук в ответ.

— Полегче, — вскидываюсь я. — Смысл жизни…

— Смысл жизни в том, чтобы всех и всегда оставлять в дураках, — чеканит Брук.

Я резко поворачиваюсь к нему, но Брук вдруг отпрыгивает от бревна и сует руку за спину. Огромный музейный пистолет смотрит на меня широченным дулом.

— Что нашел? — спрашивает Брук.

— Череп быка примигениуса.

— Врешь! — шипит он и осторожно пятится за береговой выступ. В темноте его фигура напоминает маленькую взъерошенную обезьянку. — Врешь, — слышу я лихорадочный шепот, — все врут.

В это время сверху падает громадный шерстистый зверь. Опс! Он тыкается мне в ухо носом и садится рядом. А Брука уже нет.

— Зачем ты жил, Джеймс Брук? — говорю я в темноту. — Ведь ты все же остался в дураках.

А вообще ну его, этот остров, с тенями пиратов. Мы вернулись в палатку и хорошо так пообедали. В здоровом теле — здоровый дух. Но тени не хотели оставлять нас в покое…