Зажгите костры в океане

«С тех пор, как плавал старый Ной…» Рукопись, найденная в бутылке Рассказ

С тех пор, как плавал старый Ной,
Прошло немало лет.
Земля крутилась,
Шли дожди,
Цвели цветы
И корабли тянули след.
И людям снились сны.

Я читаю эти стихи… своей собаке. Уже пятый день мы с ней находимся на положении робинзонов. История мореплавания повторилась в миллион сто первый раз. Мы торчим на необитаемом острове. И нам не на чем уплыть отсюда. Но при чем тут Ной, сны и цветы?

Цветы случайно. Я пишу лежа. Маленькая веточка селены глядит на полевую сумку, которую я приспособил вместо стола. А шершавая Кассиопея щекочет мне локоть. Зачем-то Кассиопее понадобилось мое внимание.

Я не флибустьер, не беглый каторжник, не Васко да Гама. Я скромный палеонтолог. Охочусь за разными, давно умершими зверюшками, зверями и зверищами.

Бродячая экспедиционная тропа привела меня сюда в это лето. Для передвижения имелась шлюпка, для дружеской беседы — собака. Так и шли рядом две дороги: одна накручивала морские и тундровые километры маршрутов, другая петляла по каменным джунглям прошлого земли. И одна дорога толкала вперед другую.

Я знал, что в пятидесяти километрах от берега есть один островок. Маленький. Его даже не видно с материка. Просто расшалившийся кусочек берега отошел немного от мамы-Азии, да так и остановился растерянно. Никто на нем не жил. И вот целое лето я плавал у берега, а сам все косил одним глазком в сторону моря. Мало ли что можно ожидать от земли, где не был до тебя ни один палеонтолог. Но я прихлопывал сомнения железными пунктами инструкций: не положено плавать к островам на шлюпках.

В августе я отправился с базы в последний двадцатидневный маршрут. Был штиль, и журавли в глубине тундры кричали о дальних перелетах.

Журавлиный крик плыл над морями. Ей-богу, я сам не знаю, как отклонился руль. Если вы ни разу не были на полярных островах — вы меня не поймете. Но что значат пункты инструкций, если может случиться, что за ближайшее столетие ни один палеонтолог и близко не подойдет к этому острову? Пусть те, кто пишет инструкции, поручатся, что нет на этом кусочке Азии ничего нужного для науки. Тогда я не поплыву туда.

Двое суток мы с собакой почти не спали. Торопились завершить незаконную операцию по изучению «Терра Инкогнита». Через два дня я знал остров, как собственную ладошку. Когда-то здесь жили мамонты. Разрозненные части скелета не представляли интереса для науки. И только под самый конец я наткнулся еще на одну вещь — огромный, как крыша бетонного дота, череп быка примигениуса, праотца всех говяжьих бифштексов. Не такая уж частая находка. Увезти череп я не мог, но на всякий случай расчистил и произвел обмеры. Возился с ним часов шесть, пока окончательно не обессилел. Потом я снял с лодки мотор и весь груз. Надо было прошпаклевать перед возвращением одну дырку под задним шпангоутом. Тут-то меня и свалил сон.

Снилась мне, как ни смешно, африканская саванна. Огромное стадо слонов мчалось по ней. Я уткнулся носом в горячую землю и слушал, как планета содрогается от многотонного бега. Это были отзвуки тех далеких времен, когда на земле все живое старалось быть огромным.

Я проснулся, задыхаясь от волнения и еще от чего-то непонятного. Палатка была сбита и лежала на мне. Снаружи визжали десять тысяч кошек. Я с трудом выбрался из-под парусины, и волны взбесившегося воздуха обрушились на меня со всех сторон. Это был шторм. Невиданный здесь теплый ветер рвался с зюйда. Наверное, он приходит прямо из Африки раз в сто лет. Почти на четвереньках я дополз до берегового обрыва. И увидел пустое море. Северный Ледовитый океан. У самого берега волны захлестывали кол с обрывком веревки. Мокрый обрывок метался по ветру как олицетворение безнадежности.

Мы с собакой находимся на маленьком тундровом острове. Пятидесятикилометровый пролив отделяет нас от берега. Все малые и большие мореходные трассы проходят в водах достаточно отдаленных. Самолеты летают очень высоко.

У нас есть лодочный мотор, бензин, ружье, патроны, палатка, один спальный мешок, охотничий нож и целый рюкзак продуктов. Но нет нашей шлюпки.

Нас начнут искать через двадцать дней. Вот все, что я могу сказать.

А Ной? Я упомянул этого старого ловкача только потому, что он был первым зарегистрированным в литературе мореплавателем. С него начинается писаная история:

кораблестроения,

навигационной науки,

перевозки скота в трюмах.

Это он виноват в моих злоключениях.

И вот сижу, пишу стихи. Бесцветные дни ожидания плывут над азиатским континентом. Задевают краешком и наш островок.