Завтрашний царь. Том 2

– Он за иным! Он… другого брата искать! Злыми мораничами взятого, ни дна им, ни покрышки! – Притих, опечалился, добавил: – Они Светелка хотели, а Сквара не дал. Вот. Я его, того Сквару, вовсе не знал. И атю не знал, он с горя быстро зачах.

Орудники незаметно переглянулись. У обоих в памяти вертелись чужие обмолвки, случайные пряди речей. Рассыпанный бисер помалу складывался узором. Или помстилось?

– Как же нам, – медленно проговорил Гойчин, – узнать витязя Светела, если вдруг дорога встречь выведет?

– Поклон из дому ему передали бы, – посулил Ирша.

– Это просто. Он как ты. – Жогушка кивнул на светлокудрого андархского вымеска. Уверенно пояснил: – Только краше. А запоёт, так аж светится! И в руках всё живёт!

Впереди подробно виден был шатёр и рундук при нём. Под навесом, в плоских корзинах, теснились кукольные рати. Витязи в чешуйчатых бронях, нарядные свадебные поезда… зверьё, птицы. Народ наседал, дети и взрослые поровну.

– Бабушка шьёт, я нитки вью, – похвастался Жогушка.

У рундука сидел на скамеечке плечистый мужчина. Что-то говорил, улыбался покупщикам. И до того пристально вглядывался в лица, что воронята неволей замедлили шаг. Обоим показалось – только дай упереться в себя этому взгляду, и Жогушкин второй отец узрит их насквозь. С их тайным воинством. С Лихаревым орудьем… со всем, что ведала только грудь да подоплёка рубахи, а уже сорочка не знала.

Ребята дружно вспомнили о Нетребкином острожке, который не поминали наказуемо долго.

– Чести твоей не в пронос, добрый дикомытушко, – нарочно акая по-левобережному, сказал решительный Ирша. – Мы уж твоему батюшке в другой раз поклонимся.

Гойчин опустил повинную голову:

– Ныне дело безотменное ждёт.

Третий день на торгу

На третий день опасения воронят, что к ним никто так и не выйдет, сменились обречённой уверенностью.

Уже были куплены краски тёте Надейке, зареченские приправы для Лыкаша, даже вязочка отменных кресал – два себе, прочие на подарки. Уже были отведаны калачи. И даже не только Репкины.

Была тихо стянута с рундука пуховая безрукавка, на которую не хватило бы всех Лихаревых кормовых…

Между тем у Нечая торговля двигалась бойко. Красная соль, изгоняющая плесень, бирюза и частые костяные гребни нравились дикомытам. Нечай грузил на сани праздничные циновки Затресья, тёплые поддёвочки из Кисельни, прятал в сундучок-подголовник клинки булатных ножей – и лишь слегка досадовал, что не успел прихватить знаменитых Пеньковых лыж:

– Знать, Моранушка мне вдругорядь на Коновой Вен путь торит! А всё вы, дети Нетребкины, удачу торговую приманили! Чай, не отяготят ваших саночек подарки во имя Владычицы для давнего друга?

Он собирался кланяться подвоеводе калашников, чтобы проводил хоть до Вагаши. А то и подале. Известно, как падок лихой люд на чужеземный товар!

И только у двоих воронят перед глазами маячил столб, чёрный в каменном гулком дворе. Как ни упирайся – неотвратимо придвигавшийся.

Ещё сутки-другие, и уймётся купилище. Свернут крылья цветные шатры и серенькие палатки, умолкнут горластые зазывалы, остановятся карусели-качели.

И будет бесславное возвращение в крепость. И наказание. А что, похвал ждать? А если письмо очень важное, кабы не растворилась промозглая обитель робуш. Поделом! С простейшим орудьем не совладали!

Воронята уже выкликали заветное слово такими скучными голосами, будто их острожок пропал позноблённым и только они на всём свете остались нести сиротскую память. Языки волдырями, в корень бы не стереть!

Когда становилось невсутерпь, они пытались отвлечься. Вспоминали Жогушку. Его речи про грозного брата, сулившего Чёрной Пятери месть.

– Волос, значит, жарый. И на рожу андарх, – праздно рассуждал Гойчин. – Здесь таких раз, два и…

– А помнишь того, у ристалища? Светел этот, поди, тоже с Ойдригова полку мешанец, они, бывает, через поколения вылезают…

– Не, в Опёнках сильную породу видать. Два сына бровь в бровь, отколь иной затесался?

– Мамка на заезжего молодца загляделась…

Гойчин морщил чистый лоб. Что-то витало. Словцо там, словцо тут… Бисерины катались, выскальзывали. Догадка, подмигнувшая из мальчишеской болтовни, не шла на свет, не давалась.

– В руках, стало быть, всё горит, – сказал Ирша. – Ну, это понятно. Парень дом вёл, за отца лыжи источил.

– Не горит. Живёт, – пробормотал Гойчин. Ему легче соображалось, когда бубнил вслух.

– Это у них говоря такая.

– Не. – Гойчин всё ловил чужой смысл.

Ирша фыркнул:

– Сухая ветка в руках цвет даёт?

– О том гадаю.

– Спросим, что ли, мальца?

Гойчин мотнул головой. Длить знакомство было нельзя. Ни к чему, чтобы маленький гусляр их запомнил. Вычленил в пёстрой веренице торжан.

Они справляли малую нужду за плетнём, у отгороженной ямы, когда сзади прозвучал властный голос:

– Эй, недоросли!

Воронята подпрыгнули, оборачиваясь. Кое-как сдержали ладони, метнувшиеся к ножам.