Завтрашний царь. Том 2

Толпа сразу смыкалась, заполоняя проезд, шла вихрями, круговоротами. В нестройном потоке выделялась маленькая дружина, упорно спешившая за повозками. Двое подростков, коротышка, кто-то ещё…

– Видел я прилюдные казни в Выскиреге, – сказал Эрелис. – Всюду чтут повинного смерти. Это достойно.

Инберн отмолвил:

– Нынешний обречённик умрёт по долгу раба, заменив хозяйского сына. Люди радуются, усматривая добрый знак в этой притче. Каждый здесь готов точно так же принять смерть за тебя, государь!

Когда-то давно в языке Левобережья слово «позор» означало просто зрелище. То были дни, когда Ойдриговичи посылали своих воевод преклонять Коновой Вен и ждали их обратно с победой. Ждали настолько уверенно, что ради праздника загодя выстроили торжественные ворота. Кто ж знал, что из-за Светыни так огрызнутся, что славные воеводы прибегут назад без штанов? Обветшалые ворота со временем разобрали, а «позор» стал… позором.

«Почему я дразнилку не сложил? Пока мог…»

Люди гроздьями висели на обгрызенных веками каменных пнях, устоях некогда прекрасных ворот. Ещё будут вторые и третьи кнуты, но они не так важны и значительны. Вот начало и особенно конец казни узреть – это да!

Телеги остановились.

Боярин Болт слез с оботура, взошёл по ступеням к важному креслу и сел.

– Да начнётся малая казнь!

Это касалось Кармана и сплетниц. Дурам-бабам показали плеть, они ударились в рёв, откупаясь слезами. Карман, как всегда, начал клясться, что ни разу не порот. На торговых казнях его отречение смешило народ, здесь почему-то стали кидать грязь и камни. Делать нечего, вор улёгся, обнял кобылу…

– За что-о-о? – недоумевал Заплатка, которому тоже досталось.

Темрюй поднял плеть. Карман сперва честно крепился, потом засучил ногами, завыл.

– И этот срам обходом везти? – поморщился Болт. – Людям омерзение, Богам Хранителям скверна!

Ягарма с Вяжихвосткой задрали головы, насколько позволил хомут, и громко, до седьмого колена сочли Кармановых матерей. Прилюдную славу через него упустить, ещё не хватало!

Темрюй вернулся на одрину. Тронул Мглу за плечо:

– Пора, малый.

Мгла приподнял руки. Палач стащил с него саван.

Бросил в толпу.

Подхваченная ветром, белёная рубаха вспорхнула сорванным парусом. Утратила опору на воздух, упала и мгновенно исчезла. Десятки рук растащили по ниточке, по клочку. Не такой сильный оберег, как верёвка казнённого, но тоже от несчастья заслон!

У телеги возник Хшхерше. Хромой да горбатый, конечно, отстали, и с ними слепой, но морянин приспел.

– Ты вот что, – сказал он Мгле. – Клыпе с Бугорком весь обход не осилить, я их к Последним сразу послал. Встретим там… ты крепись уж.

Мгла хотел поблагодарить, но голос напрочь замкнуло. Как уже было, когда его подвели к мукам: «Нет! Не порадую…»

Темрюю подали ушат воды и суконку. Он спросил, исполняя великий обряд:

– Под кнутом бывал ли когда?

Громко спросил, чтоб слышали все. Мгла мотнул головой, но тот же обряд возбранял верить. Темрюй намочил ветошку и крепко растёр широкую напряжённую спину. С тем, чтобы утаённые рубцы прежних порок белыми полосами прочертили кожу, разгоревшуюся под жёсткой суконкой.

Неслышимо прозвучало давнее, строгое, обращённое к другому: «В мыльню с чужими не соблазняйся!..»

Рубцов от кнута не нашлось. Только два и так видимых, втянутых, рваными звёздами – от стрел.

– Жалко мне тебя, парень… – Темрюй наклонился вплотную, как бы затем, чтобы пристальнее всмотреться, а на самом деле чтобы тихо сказать: – Ты, кощеюшко, вот что знай. Твои ближники мздой меня искушали. Кувыки с Кийцем спасённым серебро в ладонь сыпали. Баба Грибаниха, погорелица, и Верешко, сын безотний, вечной службой обязывались. Тайно молили, чтобы я тебя без лишней муки убил.

«Сын безотний?..» Мгла никогда уже не узнает причины. Темрюй продолжал:

– Знай, палач мзды не приемлет. Должен я кругом всего города тебя провести, иначе никак. У Последних с трёх ударов убью, это обещаю. А до тех пор, парень, терпи.

Поднял Мглу на ноги, подвёл к колодкам, со скрипом раздвинул деревянные челюсти. Всё очень неспешно, чтобы позоряне не пропустили ни мгновения казни.

– Ко вторым-то кнутам, на Отоки, как повезут? – спрашивали в толпе. – Плёсом или стеной?

– Хотели стеной, – был ответ. – Горой одрине способнее. Намедни черёдники разведом пошли, а из Дикого Кута, эва, стрела!

– Охти! Не поранила?

– Уберёг Хозяин Морской. На стенной ход к ногам их упала.

– Не пустили, значит, камышнички.

– Так он, желанные, бают, с ними водился…

Мгла стоял на коленях, зажатый в колодки. Больше не выпрямится, даже головы не повернёт. Только холодный северный ветер шевелил волосы.

– Да начнётся казнь без пощады! – провозгласил Болт.

Галуха дал знак примолкшим гудилам. Завыла шувыра, привычная вести в смертный бой и на свадебное веселье. Слаженно подхватили андархские уды, заржали гудки. Довольный Галуха выводил попевки, взятые из шегардайских песен и славословий. Недоставало звонких кувык, но и так получились взаигры, прежде в городе небывалые. Воистину получились! Болт, благоволивший Галухе, поглядывал с одобрением. И сам царевич с гульбища заметил гудцов…