Завтрашний царь. Том 2

– Пусть новых ложек с нами посмотрит, – осенило Гойчина. – Девки приметливы. Такое углядит, чего мы с тобой не узрим.

Лучшие лыжники уже спешили за ними. Двое несли саночки, чтобы не мокли полозья, третий обнимал короб с мурцовкой и мороженой рыбой. Когда Ирша изволил надменно оглянуться, передний дёрнул с головы колпачок:

– А мы тебе, господин тайный воин, из Кричанова затона вестку несём… Дальние соседи доносят, поезд ваш видели за Отвалами…

И вот теперь воронята смотрели с гряды на поезд, медленно ползущий вдали. Смотрели, сознавая себя могучими котлярами. Малыми коготками на очень длинной руке. Частицами благой, пугающей силы. Кто с нами – ликуй! Опричные – трепещи!

– Доставай, сестра, справу крашеную, – торжественно приказал Ирша. – Пусть видят новые ложки красу воинского пути!

Спрятались от режущего ветра за снежным горбом, стали одеваться. Вольно или нет, Ирша почти повторил слова Лихаря, и венец принадлежности немного померк. Гойчин сказал:

– Жабу помнишь? В книжнице на столе?

– Ну.

Ледяные иголки секли, Ирша, торопясь, натягивал тельницу.

– Возле нашего острожка топь дышала, – медленно проговорил Гойчин. – Про таких жабенят слух был – блекотные. Детины взрослые… меня, сироту, пригнули, чтоб съел. Спорили, быстро ли сдохну.

Ирша замер с одной рукой, продетой в рукав.

– И… как ушёл?

– Не ушёл. – Гойчин сглотнул. – Дядя Ворон увёл.

Хотел добавить про вой и вопли обидчиков, не сыскал голоса. Ирша хрипло выдохнул. Вспомнил о морозе. Влез в тельницу, в верхнюю рубашку, в свежий кожух. Передёрнул плечами. Меховая харя, тёплый куколь, повязка… Только так удавалось хранить телесную греву.

– Жабенята, стало быть, – глухо прозвучал его голос.

Гойчин кивнул:

– Так у Лихаря бабушка их матёрая.

– И рыба погибельная.

– И книги…

– Нету такого у нас в Нетребкином острожке, – сказал Ирша решительно. – У нас люди добрые, а жабы по огородам слизней едят!

– У тебя дом, и у меня дом, – подхватил Гойчин. – Матери, отцы, братья-сёстры.

– Ты с моей сестрицей об руку ходишь, а я с твоей.

– И дядя Ворон старшинствует.

Потому что на самом деле он, конечно, был жив. И ждал их в родном острожке.

– И тётя Надейка расписные прялки творит, а тётя Шерёшка тесто замешивает.

– А Цыпля, душа наша, сундуки с приданым копит…

Молчаливая Цыпля воспротивилась:

– Не сяду приданое шить! Не поеду к чужанам, лучше вековухой останусь!

Дарёный нож, великоватый для девичьей руки, висел на кушачке по-боевому. Воронята, уверенные на спуске, враз оглянулись:

– А мы обычай вконаем, чтоб девок на сторону не давать. Пусть жених невестиной печи большой поклон бьёт!

Их уже заметили снизу. Поезд обогнул огромную задулину и остановился. Переночевать – а завтра с новыми силами на подъём.

Вблизи поезда строители небывалого острожка покинули любимую игру, вновь заделавшись гордыми котлярами. Мальчишки, топтавшиеся у саней, в сумерках выглядели одинаковыми. Серые тени робко подались в стороны, пропуская нарядных лыжников и чунки с Цыплёй. Протяжно замычали оботуры, узнавшие воронят, а от саней навстречу вышел Хотён.

Орудники разом вскинули к груди рукавицы:

– С путей-дороженек к порогу тебе, стень-батюшка!

– У Владычицы под рукой, – отозвался Хотён.

И, не чинясь, слегка напоказ для мальчишеской сарыни, скрестил локотницы с Иршей, потом с Гойчином. Увидел в санках Цыплю, но ничего не сказал. Он выглядел суровым, очень уставшим. Тому без малого десять годков Хотён пришёл с подобным же поездом. Теперь сам взимал долю крови, и межеумки бегали по его слову.

Тяжело такое даётся.

Уже в болочке он тихо поделился:

– В деревне рожоной… Не сказался, и не узнали.

Прежде орудья воронята смешались бы. Ныне Ирша столь же тихо ответил:

– Мы тоже… всё должное совершили… дядя Хотён.

И показал пустую ладонь, когда-то принявшую верёвочный плетежок. Хотён не стал любопытствовать, даже в глаза не посмотрел.

– Скоро обернулись, – похвалил сдержанно. – Сюда Лихарь прислал?

Ирша приосанился:

– Велено от учителя нам угадывать, кто на что годен, а он спросит потом. Посоветуешь ли, к кому присмотреться?

Суд о пляске

В походной жизни всё было привычно. Воронят не обязывали утаптывать снег, но они живо сменили шитые кожухи на привычные обиванцы – и выходили тропить. Красовались неутомимой сноровкой, ловили завистливые и боязливые взгляды. Отдав черёд, подсаживались на свою нарту, скользившую за большими санями.

– Этот лентяй. Жилится, только когда стень глядит.

– Тот умён, лапками ни комка не подбросит.

– И лапки справные, не как у иных, верёвочкой связанные.

– А ещё все убогие идут, один радуется.

– Точно! Приплясывает!

Русоволосый мальчишка помладше Гойчина действительно выделялся. Не одеждой, не статью, даже не синяком на скуле. Лишь тем, что нёс голову высоко, а вперёд смотрел с упрямым, радостным ожиданием. Словно чаял встречи превыше нынешних тягот.

– Обетованный, поди.

– Обетованных тут половина. Вечор хвастались, а уходить – от мамкиных подолов с лоскутьями рвали.

– За что в драку полез, слыхано?

– А посмеялись ему. Пустоплясом назвали.

– Пустоплясом?..