Завтрак

На все праздники министр мне всегда что-то дарил. То колечко, то духи, иногда белье. А от Валеры у меня осталась только черно-белая фотография, где он в армии, стоит, засунув руки в карманы брюк, а над ним странное облако, похожее на щенка, лежащего на спине. А от живота словно пуповина тянется. В матку-облако. Такие же щенки, наверное, и у меня были. Я вроде помню, что человек в утробе повторяет свою эволюцию, от рыбы к зверю, а потом к человеку. Жаль, что после рождения все происходит наоборот. Только в детстве ты чист, ты человек и достоин этого звания, а потом хочешь или нет, но сам, того не ведая, превращаешься в зверя, кто в кого. В крысу, собаку, лошадь, бегемота или корову, кролика, обезьяну, свинью. Можно в птицу – курицу, павлина или попугая, индюка. Вот министр точно индюк был, такой же нелепый, напыщенный и сердитый. И чем старше человек, тем явственней в нем звериная суть, а потом всё резко обрывается, и все превращаются в рыбу, холодную и безмозглую. Ни одно животное, ни одна птица, даже жалкий таракан не убивает своих зародышей. Они могут убить их после рождения, могут бросить, могут скинуть, но аборт доступен только человеку. И изобретен человеком. Это единственный путь к власти над природой, над инстинктом, это единственная возможность упорядочить необъяснимое и уничтожить память и продолжение той женщины, которая тебя родила, это единственный способ забыть о том, что ты никто и звать тебя никак.

Маленькая, я часто спрашивала у мамы, почему я – это я? Почему у меня это тело, почему ты моя мама, а не другая тетя. Ни разу я не получила внятного ответа, лишь замешательство, временное молчание и в итоге непонятный смех. Сколько раз я спрашивала у нее, во сколько я родилась, она ни разу не ответила мне, ей даже не пришло в голову придумать, ну в четыре утра, хотя бы, что-то что угодно, а не дурацкое: «Не помню». А этот ужас, дикий и безотчетный страх от мысли, что мама умрет, я помню, что холодело все внутри и сжималось. Но даже это поганое чувство и то украли у меня, подменив мою мать, о которой стоило плакать, на какую-то пьяную и беззубую тетку.