Существовали закономерности: если Элис спала с Томми и говорила ему что-то определенное вроде «женись на мне» или даже «теперь ты мой парень», то она вполне могла рассчитывать проснуться на следующий день в Сан-Ремо. Находиться там ей нравилось не больше, чем в своей студии. Дети всегда оказывались очаровашками, но они не имели к ней никакого отношения. Томми всегда оказывался красавчиком, но и он тоже в определенном смысле не имел к ней отношения. Закономерность сложно было сломать – ее тело словно само стремилось повторить то, что уже делало прежде, и Элис приходилось насильно выталкивать себя из колеи. Миру не было совершенно никакого дела до ее поступков, она не питала иллюзий на этот счет, но, очевидно, существовала какая-то космическая инерция, которую ей приходилось преодолевать. Она вспоминала слова Мелинды о том, что все имеет значение, но ты всегда можешь передумать. Мелинда говорила не о путешествиях во времени, Мелинда
Иногда что-то менялось значительно, а иногда совсем чуть-чуть. Иногда Элис снимала другую квартиру, ту, которую она даже могла припомнить, – от которой в свое время отказалась из-за слишком низких потолков, или из-за дурацкого туалета с приступкой, или из-за четвертого этажа.
Элис подумывала взять с собой Сэм, но в итоге отказалась от этой идеи, на случай если в сторожку до кучи встроен режим «Чумовой пятницы» и на входе они поменяются телами или вообще взорвутся.
Иногда ей просто хотелось свежего бейгла из кофейни своего детства, еще горячего, такого, что не удержать голыми руками. Иногда ей нужно было просто пройти мимо и почувствовать их запах. Детство – это причудливая смесь людей, мест, запахов, рекламных плакатов на автобусных остановках и джинглов на местном радио. Элис возвращалась не только к отцу, она возвращалась к себе самой, к ним обоим вместе. К тому, как лязгает калитка на Помандер-уок; к шелесту метлы, которой Романсы сметают листья с дорожек.
Иногда она никому ничего не говорила – ни Сэм, ни Томми, ни отцу. Такие путешествия нравились ей больше всего. Она просто забиралась в собственную шкуру и наблюдала за всеми вокруг. Сродни походу в зоопарк, где можно перелезть через любую ограду и вплотную подойти к любому льву, к любому слону, к любому жирафу. Ничто не могло причинить ей вреда, потому что все это было временно. Все, что ей нужно было сделать, – это продержаться до конца дня.
Глава 49
Элис побрилась налысо машинкой Леонарда, которой тот подравнивал бороду. Она много раз об этом думала, но ее всегда пугали долгоиграющие последствия. После этого они с Сэм прыгнули в метро, доехали до Кристофер-стрит и прошли несколько кварталов, пока не наткнулись на какой-то убогий тату-салон. Элис попросила набить ей кита, такого же, как в Музее естественной истории, а Сэм все восторженно вздыхала, уперевшись локтями в черную кушетку из кожзама, пока иголка тыкалась Элис в плечо. Она пропустила все, кроме обеда и ужина с отцом, и отправилась спать абсолютно счастливая, перепачкав подушку кровью, подтекающей из-под повязки.
Глава 50
Новая Зеландия. Теплая комната, из окна видно океан. Дом не ее, она тут временно. Волосы у нее все еще короткие, осветленные почти добела. Кожа загорелая, руки подкачанные. Она носит с собой фотоаппарат.
Сообщение от Дебби на автоответчике: «Возвращайся домой. Времени мало». Элис хотелось засмеяться. «Время еще есть, смотри сколько его у меня», – подумала она, но все равно села в самолет и пролетела в нем целый день – на целый день назад по времени – приземлившись раньше, чем взлетела.
Глава 51