Завтра ты умрешь

Она только отмахнулась и побежала вдоль ограды, то и дело оступаясь на непривычно мягкой лесной земле, усыпанной толстым слоем прошлогодних листьев и иголками. Марина осматривала железные прутья, ища какой-нибудь изъян, позволивший бы девочкам сбежать… Но вскоре ей стало ясно, что за состоянием ограды следили на совесть. Двухметровые чугунные прутья, заостренные кверху, скрепленные лишь внизу и вверху, так что некуда было поставить ногу, чтобы перелезть, все до единого были целы. Добежав до угла участка, женщина остановилась, чтобы отдышаться, и уже медленнее двинулась вдоль другой стороны ограды. Справа Марина видела дом. Сквозь сосны было заметно движение возле террасы, до нее доносились на удивление ясные, близкие голоса. Здесь, среди леса, их не искажали посторонние шумы. Люди говорили как будто совсем рядом.

– Участок большой, но спрятаться негде! – убеждал Генрих Петрович. Его бархатный низкий голос по-прежнему звучал ровно, как будто ничего не случилось. – Убежать тоже невозможно, ограда надежная. Они вернутся, Надежда Юрьевна, это вопрос времени.

– Вы не знаете этих детей! – В голосе женщины слышалась настоящая паника. – Я не представляю, что они теперь натворят… Они обе такие неуравновешенные, все в мать… Господи, когда она сошла с ума, я совсем не удивилась! Когда Миша меня с ней познакомил, у меня сразу мелькнула мысль о чем-то подобном! Вы помните ее глаза? У нее были совершенно ненормальные глаза!

– Заткнись! – Это выкрикнул Банницкий. Марина даже вздрогнула – столько ярости было в его голосе. – И прикуси свой проклятый язык! Это из-за тебя они удрали! Я же предупреждал – ни слова о том, что случилось с их матерью!

– Сам заткнись! – сорвалась сестра. В этот миг их голоса стали на удивление похожи. – С тех пор как я тут, ты только и делаешь, что оскорбляешь меня! Уж ни слова не скажи о твоей драгоценной женушке! Что это за святая такая выискалась, хотелось бы знать?!

– Успокойтесь, – попытался вмешаться Генрих Петрович, но женщина не сдалась:

– В гробу я, кажется, успокоюсь! Ноги моей тут больше не будет! Все, родимый, – лови этих паршивок сам, воспитывай сам, и камни они пусть кидают в тебя! А я уезжаю! Мне моя жизнь еще дорога!

– И катись! – напутствовал ее брат. – Такую хамку я могу найти и за меньшие деньги!

Раздался пронзительный короткий визг, будто женщина обо что-то укололась. Затем отчетливый сухой хлопок – казалось, лопнул воздушный шарик. А затем ее неестественно спокойный голос:

– Это тебе на память, скотина. А теперь отдай мои пять тысяч.

Наступило молчание. Марина, сильно заинтересованная происходящим, на минуту забыла о детях. Больше всего ее поразило то, что девочки, сознательно или случайно, все-таки добились отъезда тетки. Разумеется, они не могли предсказать эту стычку между братом и сестрой, но одно просчитали безупречно – меру терпения обоих. Марина даже прониклась к ним уважением.

Она подошла поближе, все еще оставаясь незамеченной. У крыльца стояли мужчины. Банницкий возбужденно жестикулировал, но говорил негромко, так что слов она разобрать не смогла. Психиатр скорбно кивал в ответ, его золотые очки кроваво отражали заходящее солнце. Спустя минуту на крыльце появилась Надежда. Она была в плаще, криво наброшенном на одно плечо, на сгибе руки висела объемистая сумка из синей шотландки, явно дорожная. За нею следовала жизнерадостная горничная, умудрявшаяся вилять бедрами, даже катя два огромных чемодана.

– Так где мои деньги? – поинтересовалась Надежда. – Или ты отменил свое обещание?

– Получишь завтра, в банке, – ответил Банницкий, повернувшись к сестре спиной. – Я таких денег наличными при себе не держу.

– А я и забыла, что прошло то время, когда ты носил с собой килограмм баксов в пластиковом кулечке! – язвительно заметила Надежда. – Ну что ж, ты обещал при свидетеле. Надеюсь, завтра вспомнишь мое лицо?