Завтра ты умрешь

Оставшись в одиночестве, банкир подошел к огромному аквариуму – последней забаве покойной жены и с минуту наблюдал за сонным движением ярких рыб. Те плохо его знали и потому никак не реагировали, не сбивались в кучу, выпрашивая корм. Банницкий смотрел на них, пытаясь взять себя в руки, – он где-то слышал, что аквариумы успокаивают, но внезапно, издав короткий отчаянный стон, ударил кулаком по толстому стеклу. Раскормленные рыбы даже не шарахнулись в сторону, как будто мир за стеклом не имел к ним никакого отношения. Глядя в их невыразительные, черные и золотые глаза, можно было подумать, что так оно и есть. Внезапно банкиру стало не по себе – ему показалось, что эти холоднокровные нарядные твари внимательно наблюдают за ним. Он почувствовал себя неуютно, как в помещении с установленными скрытыми камерами, и торопливо вышел из комнаты.

Когда Банницкий разглядел наконец, кто ждет его рядом с такси, он замедлил шаги, словно не мог поверить своим глазам и боялся, что мираж исчезнет от любого резкого движения. Женщина, стоявшая по другую сторону решетки, подняла было руку для приветствия, но, увидев выражение его лица, тут же опустила ее, так и не помахав. Охранник получил указание открыть ворота, створка отъехала в сторону, но гостья стояла, не двигаясь и, чуть нахмурившись, смотрела на подходившего к ней мужчину.

– Ты?! – Банницкий застыл перед нею на миг и вдруг обнял – на глазах у довольного охранника и заинтригованного шофера. Как многие люди, находящиеся в услужении, они воспринимали личную жизнь хозяев, как часть своей собственной и даже не подумали сделать вид, что ничего не замечают. Прежний персонал вел бы себя иначе, но его нанимал Генрих Петрович. Этих же людей нанял сам хозяин, и если бы его спросили, чем он руководствовался, Банницкий не смог бы ответить. Впрочем, после гибели жены он не мог ответить на очень многие вопросы.

– Не рад или я просто некстати? – Женщина поцеловала его в щеку, и это был вполне дружеский, лишенный какой-либо томности поцелуй. – Я промучилась всю ночь, все вспоминала свои слова, что пока нам лучше не видеться… Понимаешь, я тогда струсила, у меня было одно желание – забиться в щель, чтобы никто обо мне не узнал! Что обо мне подумают твои знакомые, что скажут за спиной подруги твоей жены… Какое мне дело, в сущности? – Она внимательно посмотрела в глаза Банницкому. – Я нужна тебе, тебе сейчас плохо, трудно. Вот что главное. Я бросила работу и приехала.

– Спасибо, – растерянно ответил он, стараясь увести гостью подальше от ворот, в глубь парка, окружающего дом. – Я рад, очень, правда… Только сейчас у меня голова идет кругом. Дети только что узнали и устроили истерику. Я вызвал из Москвы психиатра, который лечил Ксению, но он, думаю, застрял где-то в пробке.

– Пробки ужасные, таксист вез меня какой-то хитрой объездной дорогой. – Женщина остановилась посреди дорожки, преградив путь Банницкому, и внимательно заглянула ему в глаза. – Миша, ты мне не рад! Уехать? Скажи честно, я не обижусь! Теперь я сама вижу, что поступила, как дура! Надо было хоть позвонить…

– Хорошо, что не позвонила. – Банницкий протянул руку и ласково коснулся ее гладкой смуглой щеки. – Я бы сказал «не приезжай». Мне на самом деле хреново, Маринка. Никогда еще так не было.