Завсегдатай

После этого — бегство в номер, надо до прихода соседей взять вещи и незаметно уйти, чтобы не было вопросов, сочувствия, взглядов ему вслед, долгого обсуждения После его ухода, а потом еще воспоминаний, когда он уже сядет в поезд и будет лежать На полке, неподвижный, с иронической улыбкой на губах, чувствуя, как приходит к нему равнодушие и спокойствие; это состояние, когда он вернется домой, врач назовет потерей чувствительности, анестезией, и диагноз этот долго потом будет выражать отношение к нему других и считаться его сущностью, подобно тому как удачно сделанная маска заменяет порой лицо

Но сам Алишо будет сопротивляться такому взгляду на себя, он притворится, что ничего такого не произошло в чужом городе, и сумеет переубедить родителей, с тревогой следящих за ним с того дня, как он вернулся. И естественно, всякое объяснение, люди добрые и любящие, они будут понимать как нежелание сына признать свои неудачи на экзаменах. Его же самого, эта анестезия будет странным образом возвращать к воспоминаниям об учительнице, жившей в мансарде школы, как будто его душа еще не насытилась горечью, а желала новых неприятных ощущений, чтобы сближением одной темы, «темы первой любви», которую он считал оконченной, с другой — «темой детской влюбленности» — уравновесить его ощущения.

3

Сейчас, в зрелом возрасте, ощущения Алишо от давней своей «темы детской влюбленности» были связаны с беспокойной его любовью к своим поздним детям, с неуверенностью — сложным чувством, которое не может быть никогда длительным, каждодневным, а лишь с горячечной, почти назойливой страстью и остыванием. Отсюда вдруг это внимание к детям, когда он целыми днями не отходил от них, — чтение сказок, игры, смешные выдумки, прозвища и клички, ежечасное Мариам: «измерь им температуру», разговоры о знакомых врачах на случай, если, не дай бог, дети заболеют, самое заинтересованное обсуждение музыкальных способностей дочерей: «Нет, мы не так их воспитываем. Каждой нужен особый подход», ибо старшая — сангвиник, младшая — меланхолик; трогательное, почти атавистическое желание сохранить первые выпавшие детские зубы, волосы после первой стрижки, частое приглашение фотографа: «Знаете, как вам будет интересно через много лет посмотреть на себя», шумные прогулки с ними, аттракционы, луна-парки; затем, как реакция на все это, — утомление и остывание, раздражительность, этакие патриаршеские наставления: «Вот когда я был ребенком, то…» — как недовольство своим вчерашним сюсюканием, этим чуть пошловатым зовом: «Детки…» Тревожные мысли об их будущем, которое с каждым днем все реальнее, назойливее, — ведь и у них все заметнее эта естественная тоска по влюбленности, смена настроений от ревности и благодушия, кокетства, желания нравиться к строгости, меланхолии, — словом, все как когда-то у него самого, в тот год, когда Алишо исполнилось восемь лет и он пошел в школу.

Старше всех в классе на два года, всегда серьезный и сосредоточенный, изнывающий тайно от школьной дисциплины, но сдерживающий себя уже развитой волей в пределах дозволенного — типичный послевоенный «поздний школьник». Первые месяцы учебы до зимних каникул еще не особенно тягостны — желание войти в коллектив, приспособиться к поведению тех, кого он в душе называл «белоручками», — у них еще наивнопервобытное восприятие, они чуточку жестоки в обращении, в играх, эгоистичны.

Но учительница вовремя замечает его душевное смятение — Алишо не так все легко дается, как другим, нет гибкости восприятия, сам себе он кажется недоразвитым, «груз возраста» мешает ему забывать о неудачах; мнительность Алишо еще больше усиливает тягостное ощущение от этих неудач, так что нередко он плачет.

Потом простуда перед каникулами, два-три посещения Алишо учительницей. Она сидит на стуле у его постели и держит его руку, прощупывая пульс: «Я немножко врач». Рука ее ласковая — вот когда она не учительница, когда у него дома, она совсем другая, смотрит на него серьезно-вопросительно, как будто очень обеспокоена, ведь ни к кому она больше не пошла, отсюда прямо по снежным улицам отправится к себе в мансарду — стыдливая, тайная благодарность и довольство собой утешают маленького притворщика. Он наконец замечен, выделен из группы других, а это так приятно его самолюбию, ибо, замкнутый и мечтательный, он уже давно ждал, давно желал вот таких знаков — от мамы, от учительницы, от друзей… «Не волнуйся, лечись, а я с тобой позанимаюсь в дни каникул» — сказанное перед уходом учительницей было для него еще большей наградой, чем если бы она стала его жалеть, чего он так ждал.