Завет

— До свиданья, мсье.

И я остался один. Приятно было вспоминать, как она сказала: «Я здесь всегда». Я сел, вытянул ноги, поел, попил, закурил. Когда бутылка наполовину опустела, я встал, уложил свой ранец, крикнул в сторону двери, что вела куда-то на кухню: «До свидания», — и вышел.

Тропа была трудная, с подъемами, вокруг ни души, только бескрайние луга со змейками пропадающих в них ручейков, кустарники, купы ив, пока наконец где-то вдали не завиднелся ровный ряд деревьев, высаженных, должно быть, вдоль прибрежной улицы. Я сделал еще один привал, перекурил под серым, квелым небом, а уж потом двинулся дальше — к бледным голубоватым очертаниям этих выстроившихся шеренгой деревьев.

III

Обещаю Вам — я не буду слишком болтлив. Ничто из того, о чем я Вам рассказываю, не покажется Вам никчемным, если Вас и вправду интересует судьба брата, роль, которую сыграл в ней Шнекер, ну и, в определенной мере, Ваш покорный слуга. Я просто не могу больше молчать. Ужас и страх охватили меня с тех пор, как мне довелось бросить хотя и беглый, но вполне исчерпывающий взгляд за розовые фасады нашего «восстановления» и «преодоления», взгляд в лицо Шнекера. В лицо нашего среднего человека.

Забыл Вам сказать: я не люблю солнце. Иногда мне даже кажется, я его ненавижу. Если бы пришлось выбирать между идолами диких первобытных народов, я бы прибился к тем меланхоличным племенам, которые, отдавая солнцу дань положенных подношений, видели в нем дьявола, а не к тем, что почитали его богом. Причем ненавижу я вовсе не свет, нет, свет, когда он проливается во тьму, я очень даже люблю, но вот это нестерпимое ослепительное летнее сияние, когда один только свет, — в нем есть что-то ужасное.

Проселок, до которого я вскоре наконец-то доплелся, оказался окаймлен деревьями только с одной, правой стороны, так что тень от деревьев падала в чистое поле, вернее, на прибрежный луг, заросший пышной и высокой, в человеческий рост, травой. Только потом я узнал, что все луга по обе стороны дороги заминированы, вот почему трава и цветы по обе ее стороны произрастали с невиданной силой и пышностью. Иногда там попадались и крохотные сосенки. Вот уже три года луга эти не обиходила и не скашивала человеческая рука, три года не паслась на них скотина.

Где-то впереди я уже заметил дом, примостившийся на перекрестке дорог под сенью тенистого леса, однако неотвязный солнечный свет слепил до рези в глазах, доводя меня до исступления. До дома не было и трехсот метров, но расстояние это показалось мне бесконечностью. Однако минут через пять я его все-таки преодолел. Это опять оказался кабачок. Вокруг, живописно разбросанные в ельнике, расположились небольшие современные виллы, остальные дома, попроще, тянулись вдоль улицы. На перекрестке был даже установлен дорожный указатель с названием населенного пункта — Бланшер. На кабачке красовалась свежевыкрашенная вывеска «Восточный буфет». Я вошел, поставил, даже не оглядевшись, на пол свои вещи и снова принялся отирать пот.

Мало-помалу придя в себя от изнеможения, я наконец узрел перед собой жуткое лицо, одаривавшее меня улыбкой. Разумеется, Вам неведомы эти создания, живущие по другую, редко описываемую сторону войны. В нашей отечественной литературе для действительной жизни вообще очень мало находится места.

Необъятное это лицо было сверх всякой меры оштукатурено пудрой, большие водянистые глаза заплыли, а под глазами набрякли слезные мешки. Это была хозяйка кабачка в Бланшере. Кстати, и она тоже играла существенную роль в жизни Вашего брата, она стирала ему белье, чистоте которого он всегда придавал большое значение, причем стирала хорошо и брала недорого.

— Привет, солдатик, — проговорила она неожиданным басом, от которого я вздрогнул. — Да ты садись, — добавила она.

— Добрый день, мадам, — сказал я.

— О-ля-ля! — воскликнула она. — Я не мадам, я мадемуазель!

— Добрый день, мадемуазель, — поправился я.

— Что будешь пить?

Я присел на один из стульев поближе к двери.

— Пожалуйста, пива, если у вас есть.

Пока я видел только голову трактирщицы, я представлял ее толстухой. Теперь же, когда, вооруженная бутылкой пива и кружкой, она двинулась к моему столику, я вздрогнул еще раз. Она была тощая, как драная кошка, и такая же страшная.

Она сказала:

— Пей на здоровье! — и не ушла. — Новенький, да?

— Да, — ответил я. — Вот в роту иду.

— С такой тяжеленной поклажей?

— Да.

— Тогда подожди-ка, — она глянула на допотопные стенные часы над стойкой, — подожди, сейчас придет посыльный из Ларнтона, вон оттуда, — она указала на дорогу, что сворачивала влево, тогда как мне, согласно полученной инструкции, полагалось еще километр шагать прямо. — Он в четыре придет, с велосипедом. Он тебе с вещами и подсобит. Он славный парень. Тебе ведь в пехоту, верно?

— Да, — подтвердил я, удивленный столь полной ее осведомленностью.

Я посмотрел на часы — до четырех оставались считанные минуты.