Завещаю вам жизнь.

Право защиты они предоставили самим обвиняемым.

Встал Генрих Лаубе.

Весь зал повернулся в сторону человека в полосатом халате, изможденного, с кандалами на руках.

Лаубе внимательно и сурово оглядел судей и зрителей.

— Всю свою сознательную жизнь я был марксистом, — услышала Штраух негромкий, очень спокойный голос. — Я понял, что революция пролетариата неотвратима и мир капитализма обречен. В вашем фашистском режиме, в вашем фашистском государстве я увидел воплощение всех язв и черных пороков умирающего общества. Фашизм — это костлявые руки мертвеца, пытающегося задушить жизнь.

— Подсудимый! Вам предоставлено слово для защиты, а не для демагогии! — застучал молотком председатель суда.

— Для защиты? Я никогда не считал, что от фашизма можно защищаться словами. Защита от фашизма — борьба.

— Говорите по существу! Вы можете возразить против предъявленных вам обвинений?!

— Ваши обвинения — лучшая защита в глазах всех порядочных людей!.. Да, я подтверждаю, что все это время боролся с вашим государством, с вашей подлой политикой и вашей подлой войной! Лишь одно государство на земле, государство рабочих и крестьян, Советский Союз, всегда было готово к искренней дружбе с моим народом! Лишь одно государство не навязывало моему народу кабальных договоров, не требовало у немецкого народа контрибуции, не посягало на его свободу и на его будущее! Но Гитлер и его черная банда.

— Я лишаю вас слова! — заорал председатель.

— Вы не имеете права! — повысил голос Лаубе. — Я замолчу только после казни, господин председатель! Запомните это! Молчу я только под пытками! Ваши следователи убедились в этом! Выскажите ваше последнее желание! - крикнул председатель. — Больше ни о чем говорить я не разрешаю!

Лаубе перевел дыхание.

— Вы трус, господин председатель! — с презрением сказал он.

— Я лишу вас слова!

— Не посмеете!.. Но я и не намерен говорить много... Да, у меня есть последнее желание. Я хочу, чтобы война закончилась быстрей, и закончилась полным поражением фашизма! Ради этого я жил и ради этого умру!

Лаубе сел, не дожидаясь разрешения. Судьи пребывали в полной растерянности.

Председатель прикладывал ко лбу носовой платок. Даже у эсэсовцев вид был ошеломленный.

Тишина становилась невыносимо позорной.

Председатель засуетился.

— Я предупреждаю. Слово дается для опровержения в противном случае суд будет вынужден лишать... Маргарет Лаубе.. Есть у вас последнее желание?

Маргарет была высокой и стройной.

— Я повторяю все то, что сказал мой муж.

Она села.

— Отто Крамер! Вы!

Я боролся вместе с товарищами. У нас одни мысли и одни желания!

Она смотрела на троих людей, изможденных, измученых и все же не сломленных, не покорившихся, бросивших вызов смерти, чтобы сказать последнее желании о котором они думали всю жизнь.

О, как она завидовала им, их праву сказать истину, их праву выразить презрение этому суду, этим судьям и этим свидетелям!

С каким облегчением, с какой радостью она сказала бы то же самое, так же открыто и так же беспощадно!

Она представила, каким бы тупым стало лицо Крибеля, как поползли бы вверх толстые брови председателя, как зашевелились бы остальные и с каким безумным страхом уставился на нее Эрих Топпенау.

У нее задрожали руки. Пришлось вцепиться пальцами в лацканы жакета.

Нет.

Если палачи услышат правду, они вернут ее в камеру. Они начнут допытываться, кто же ее настоящие друзья...

Во рту стало сухо. Она хотела, но не могла облизать спекшиеся губы.

Только одно она позволила себе — кивнуть Маргарет, оглянувшейся на других подсудимых.

Кажется, Маргарет удивилась. Ну что ж...

Наступила очередь фон Топпенау.

Охране пришлось поддерживать его.

— Я... я раскаиваюсь... — еле слышно проговорил фон Топпенау. — Я был жертвой... Шантаж... Растерянность ... Я прошу... учесть... Я чистосердечно...

Он зарыдал.

Ему подали воды.

Держать стакан он не мог.

— Я все признаю... — договорил граф. — Я надеюсь еще принести пользу государству... Ради детей...

Он шевельнул губами, словно пытаясь сказать еще что-то, но никто не услышал его слов, а Топпенау повис всей тяжестью на руках охраны, и его опустили на стул.

На скамьях эсэсовцев возник смешок — словно вздох облегчения вырвался.

" Инга Штраух! -провозгласил председатель. Она встала, не чувствуя тела.

Вот и наступил самый тяжелый час.

Приготовленные слова возникли в памяти, трудно было лишь произнести их...

— Я полностью подтверждаю данные мною ранее показания, — услышала она свой отчетливый голос. - Я раскаиваюсь в слабости, побудившей к ошибкам». Но я повторяю, что не совершила ничего, что было бы направлено во вред моему народу. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.

Все лица повернулись к ней.

— Я вас не понимаю! — сказал председатель суда. — Признавая свою вину, вы просите о снисхождении? Так?

Она глубоко вздохнула.

Все-таки сил сказать продуманное не хватило! Она не могла, не могла разыгрывать из себя сломленную и кающуюся!

— Я повторяю, — сказала она. - Я не совершила ничего плохого. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.

И отступила от барьера, села. В зале возник шепоток.