Завещаю вам жизнь.

— Уведите его! — приказал Хабекер охранникам.

Он дождался, пока закрылась дверь.

— Видите? — спросил Хабекер. — А теперь я слушаю. Но не вздумайте утаить что-либо, Штраух!

Она уронила голову на руки и вцепилась пальцами в волосы.

— Пишите... — сказала она.

— Я любила, господин следователь. В этом моя беда и мое несчастье. Я здесь по вине человека, которого любила.

— Это Больц? Вы знали его еще по Берлину?

— Да... Мы жили бедно. Моя должность секретаря оплачивалась невысоко, доходы матери от пансионата едва покрывали расходы. А мне было только двадцать лет.

— Где вы познакомились с Больцем?

— В Тиргартене. Один из жильцов пригласил меня на прогулку. Больц был его приятелем и случайно встретился нам.

— Больц бывал в пансионате вашей матери?

— Один или два раза... Заглядывал ненадолго к своему другу. Потом мне казалось, что он избегает знакомства с моей матерью.

— И вас это не насторожило?

— Тогда — нет... Я мало думала о матери. Я ненавидела жизнь в доме. Меня тяготили вечные разговоры о плате, о необходимости перешивать старые платья. о ценах на масло и на керосин. Мне хотелось жить иначе!

— Понятно! сказал Хабекер. А Больц производил впечатление состоятельного человека.

— О!.. Но он, кроме того, был внимателен. Я чувствовала, что не безразлична ему... Конечно, меня одолевали сомнения. Бедная девушка рядом с человеком, который делает хорошую карьеру... Я боялась быть обманутой.

Она закрыла глаза, поднесла кулаки ко рту и вцепилась зубами в костяшки пальцев.

— Дальше! — сказал Хабекер.

Она оторвала кулаки ото рта.

— Дальше?.. В тридцать первом году Больц уехал в Польшу. Он мне часто писал...

— Вы сохранили его письма?

— Нет. Он потребовал уничтожить их...

— Он приезжал из Польши в Берлин?

— Да. Несколько раз. Говорил, что сколачивает состояние, завоевывает положение в обществе и всячески расписывал мне жизнь в Варшаве.

— Он не предлагал вам поехать с ним?

— В качестве кого? Он знал, что я не согласилась бы... Он знал мои взгляды на брак...

— Каким же образом вы все-таки оказались в Польше?

— Я сделала глупость!.. Я же любила... И, кроме того, иногда я печаталась... Так, маленькие заметки... Больц подсказал мне заняться журналистикой. Я возражала, говорила, что у меня нет ни способностей, ни средств.

— Продолжайте.

— Теперь я понимаю, что сама хотела- Хотела, чтобы меня уговорили... Я убедила себя, будто ничего необычного... Просто я принимаю временную помощь. Но мои корреспонденции не печатались. Почти не печатались... А я была одна... И ведь Эрвин обручился со мной...

— Иными словами, вы согласились стать любовницей Больца, не так ли? — перевел Хабекер сбивчивую речь подследственной на язык официального документа. -Когда это случилось?

— В начале тридцать пятого года. В феврале.

— Больц содержал вас?

— Тогда — да... Он же согласился платить за мое обучение в Пражском университете.

— Почему не в Варшавском?

— Он не хотел, чтобы у меня в Варшаве было много знакомых.

— Вас это не удивило и не насторожило?

— Меня это оскорбило. Я предпочла бы не вспоминать об этом.

— Можете не вспоминать. Однако вы утверждаете, что любили Больца...

— Да, любила...

— Почему же, пользуясь его деньгами, обучаясь на его счет и даже посещая некоторые европейские курорты, вы сочли возможным встретиться еще с одним человеком?

— Вы имеете в виду доктора Хуберта?.. Это был бунт.

— Бунт?!

— Нелепый, конечно. Хотела чувствовать себя самостоятельной. Независимой... Однако я говорила вам правду- Доктор Хуберт был очень больной человек. Он не стал моим любовником. Только другом. Единственным настоящим другом, который ничего не требовал... Ничего!

— Вы хотите сказать, что в то время порвали с Больцем?

— Если бы порвала!.. Нет. Я не могла уйти от него. Я еще надеялась.

— Значит, вы остались с ним, — уточнил Хабекер. — Прекрасно. А теперь я попрошу вас придерживаться существа вопроса. Как началось ваше сотрудничество. Когда вас завербовали?

Она молчала, закрыв лицо руками.

— Я жду! — напомнил Хабекер.

— В тридцать седьмом... — еле слышно сказала она. В сентябре...

— Как это было?

— Это было... Дело в том... Видите ли, каждый раз, получая от Больца более или менее значительную сумму денег, я давала ему расписки...

— Сколько вы ему были должны?

— Много. Около двадцати шести тысяч злотых. И я не могла вернуть такую сумму.

— Но в это время вы уже печатались?

— Да, с помощью доктора Хуберта и Эрвина... Но этого не хватало даже на приличную одежду, а я бывала в обществе-

— Что же, Больц потребовал у вас уплаты долга?

— Уплаты? Нет!.. Он не требовал... Но он давно вел разговоры о готовящейся войне, о том, что Германия не сможет противостоять Англии и Франции, что большевизм затопит Европу...

— Вы не протестовали? Вы же немка!

— Я пыталась спорить, но он только смеялся... Приводил цифры, рассказывал всякие истории. И однажды прямо предложил оказывать ему помощь... В интересах одной великой державы.

— Что же вы?