Завещаю вам жизнь.

— Нет, — покачал головой Штейн. — Если вы даже подозреваете что-нибудь относительно Инги Штраух, то это исключено. Совершенно разные круги общества. По моему они даже знакомы не были. Как-то на ужине в клубе журналистов Больц любовался Штраух. Мне показалось он спрашивал о ней у своего собеседника. Но когда тот ответил, Больц перестал поглядывать в сторону запретного плода.

— Запретного? Вы полагаете, Штраух имела какую-то прочную связь

— Я хотел сказать совсем другое, — улыбнулся Штейн. — Просто Больц услышал, наверное, о национал-социалистских взглядах Штраух и сообразил, что успеха у нее иметь не будет.

— Ах вот оно что! — сказал Хабекер. — Ну, конечно! А я-то подумал... Значит, Штраух могла знать о происхождении Больца?

— Могла. О том, что Больцу запрещено посещать посольство, и о том, по какой причине запрещено, говорили все.

— А он походил на еврея?

— Нисколько, — сказал Штейн. — На австрийца он походил. Знаете, из тех, силезских. У него иногда и словечки особые проскальзывали. Да он и родился в Силезии. Вот только не помню уж где.

— Так, — сказал Хабекер. — Вы, кажется, говорили, что у вашего предшественника Больц вызывал опасения? А у вас он опасений не вызывал?

— То есть как не вызывал? — поразился Штейн. | Но ведь я с того и начал, что единственным подозрительным лицом считал в посольстве как раз Больца! Вы просто не расслышали, господин криминаль-комиссар!

«Теперь ты называешь меня господином! — подумал Хабекер. — Ах ты свинья!.. Ну, ладно».

— Почему же вы считали Больца подозрительной личностью? — спросил он, выдержав паузу.

— Но... Посудите сами! Человек не имеет отношения дипломатической службе, а является своим среди сотрудников посольства! Добровольно помогает послу и граф Топпенау разбирать документы, составлять служебные бумаги в Берлин! С какой целью? Зачем?

— А как вы думаете — зачем?

— Я ничего не утверждаю, господин криминаль-комиссар, но таким образом Больц мог получать информацию не менее ценную, чем та, которую он привозил фон Мольтке! Именно об этом я говорил и самому послу и руководителям Министерства иностранных дел в Берлине. Я-то и настоял, чтобы Больца выдворили из посольства!

— Больц вызывал сомнения только у вас?

— Нет. У советников Кирфеля и Реннера тоже.

— Они тоже писали в Берлин?

— Не знаю. Но они Больцу не доверяли.

— Интересно, — сказал Хабекер. — То, что вы рассказали, господин советник, крайне интересно!.. Значит, Эрвин Больц?.. А где его семья, не знаете?

— Прежде проживала в Хемнице, кажется. Я имею в виду его родителей.

— Род занятий его отца вам неизвестен?

— По-моему, он тоже был юристом.

— Прекрасно... Что, Больц был женат?

— Нет, холост.

— В Варшаве у него были женщины?

— Поговаривали, что он содержит молодую певичку.

— Имя не помните?

— Что-то сугубо польское... Радзецкая, Раджевская... Или Ружицкая... Оперетта. Этакая блондиночка с карими глазками и миниатюрной ножкой.

— Прекрасно, — сказал Хабекер. — Блондиночка из оперетты. Так и запишем.

Штейн вытащил из жилетного кармана массивные золотые часы, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат- брови советника приподнялись.

— Устали, господин советник? любезно осведомился Хабекер.

— Нет, нет, ничего. Просто текущие дела.

— Я вас долго не задержу, — сказал Хабекер. — собственно, я выяснил все, что хотел выяснить. Остались кое-какие формальности.

Улыбаясь, он вынул из ящика стола разграфленный лист бумаги и протянул Штейну:

— Пожалуйста, заполните и подпишите, господин советник.

— Что это?

— Обязательство о невыезде из Берлина, господин советник.

Штейн оторопело смотрел на разграфленный лист бумаги.

— Но почему? Надеюсь, вы меня ни в чем не подозреваете?! И, кроме того, мое служебное положение! Если руководство пошлет меня...

— Руководство никуда вас пока не пошлет, — с той же улыбочкой сказал Хабекер. — Оно извещено... Мы вас не подозреваем, господин советник, но профилактика есть профилактика... Пожалуйста, заполните и подпишите.

Он наслаждался испугом этого молодящегося хрыча, который, войдя в кабинет, делал вид, будто никак не может запомнить твоей фамилии.

«Теперь ты ее запомнишь», — подумал Хабекер. Штейн с оскорбленным видом заполнял графы обязательства.

— Все. Пожалуйста, — сказал Штейн, не глядя на следователя. — Надеюсь, меня известят, когда это кончится?

— Благодарю вас, — сказал Хабекер, поднимаясь. Вы дали весьма интересный материал и были очень любезны, господин советник. Если вы понадобитесь» мы вас вызовем... Ваш пропуск?

Штейн вскинул было глаза, хотел что-то сказать,

Хабекер подписал пропуск.

— До свиданья, господин советник, — сказал он.

— До свиданья, — выдавил Штейн.

Хабекер с усмешкой наблюдал, как Штейн вышагивает к двери, стараясь сохранить отсутствующее достоинство. Дверь закрылась. Хабекер опустил голову на руки.

Скосил глаза на исчерканный неровными строчками лист бумаги.

Итак, просчет?

Инга Штраух не имела отношения к фон Топпенау до приезда в Берлин и устройства на работу? Граф только ширма для этой энергичной дамы? Покровитель, избранный для отвода глаз контрразведки? Но кто же тогда работает со Штраух?