Зацепить 13-го

Охеренно вовремя.

Записи предоставлены по требованию директора Томмен-колледжа.

Нельзя сказать, что чтение меня ужаснуло, — это неподходящее слово для описания моих чувств.

И слово «взбешен» тоже не совсем подходило.

«Отвращение», «тревога» и «клокочущая ярость», кажется, больше годились для точной оценки.

Исусе, я как будто прочитал полицейский отчет о жертве домашнего насилия.

Неудивительно, что мать Шаннон сегодня на меня накинулась.

Я бы на ее месте еще не так себя повел.

Господи, теперь я еще сильнее злился на себя за то, что сделал ей больно.

Что за люди такое творят?

Серьезно, каких монстров растят в той школе?

— Ну как? — Голос Гибси вышиб меня из раздумий. Друг забрался в салон машины, воняя, как пепельница. — Узнал, что хотел?

— Да. — Я вернул ему папку и завел мотор. — Узнал.

— И? — спросил он, выжидающе глядя на меня.

— И — что? — вопросом ответил я, сосредотачиваясь на дороге.

— Вид у тебя злобный.

— Я в порядке.

С этим надо было что-то делать. Нажать на газ, потягать гири в тренажерном зале, что угодно, лишь бы сбросить напряжение, нараставшее в теле.

— Точно? — допытывался Гибси.

— Угу.

Я рванул со стоянки, включил вторую передачу, а затем третью, забив на знаки «Осторожно, дети!», — только бы поскорее выбраться на шоссе.

Иногда мы тренировались у меня дома, в гараже, переоборудованном под спортзал. Но сейчас я чувствовал, что мне полезнее будет потратить полчаса и поехать в настоящий спортзал.

Я понимал, что, прочитав содержимое папки, переступил серьезную черту и вторгся в личную жизнь Шаннон, но не жалел об этом.

Черт, я же понял, что она уязвима.

Я не придумал свои ощущения.

Боль в глазах Шаннон мне не приснилась.

Боль была там, была самая настоящая, я распознал ее и теперь могу что-то с этим сделать.

Могу не допустить повторения всего, что было в той школе.

Это не повторится.

Только не в мою, мать ее, смену.

6. Проснувшиеся гормоны

Шаннон

Я получила сотрясение мозга средней тяжести. Меня оставили в больнице на ночь, чтобы пронаблюдать, и до конца недели освободили от занятий.

Честно говоря, я бы лучше все эти дни провела в больнице или сразу вернулась в школу, потому что неделя дома, где отец цепляется к тебе по поводу и без, — изощренная пытка, которой не заслуживает ни один человек.

Чудесным образом мне удалось пережить эту неделю. Я безвылазно просидела у себя в комнате, всеми силами стараясь избегать отца и его буйных перепадов настроения.

Вернувшись в школу, я готовилась встретить ливень насмешек и издевательств.

Со стыдом у меня было связано много трудностей, порой он сковывал по рукам и ногам.

Весь день я держалась настороже, обливаясь потом и находясь на грани паники. Я ждала: вот-вот начнется что-то знакомое.

Но ничего не началось.

Если не считать нескольких любопытных взглядов и понимающих улыбок парней-регбистов, видевших меня без юбки, на меня не обращали внимания.

Я не понимала, как столь унизительное событие могло пройти незамеченным и не вызвать разговоров.

Это казалось бессмыслицей.

Никто и словом не обмолвился о происшествии на спортплощадке в тот понедельник.

Как будто вообще ничего и не было.

Честное слово, если бы не затянувшаяся головная боль, я бы сама засомневалась, что вообще что-то случилось.

Дни превращались в недели, а это молчание сохранялось.

О происшествии мне не было сказано ни слова.

Никто и рта не раскрыл.

В этой школе я не была мишенью.

И я обрела покой.

Со дня случившегося на поле прошел почти месяц, и я незаметно втянулась в школьную атмосферу. Клэр и Лиззи постоянно были рядом.

Я поймала себя на том, что с радостью жду очередной поездки в школу.

Это было самым странным поворотом в моей жизни, учитывая, что большую ее часть я школу ненавидела, но Томмен-колледж стал для меня почти оплотом безопасности.

Выходя из автобуса, вместо прежнего ужаса я испытывала громадное облегчение.

Я радовалась возможности провести время вне дома.

Радовалась, что никто не насмехается и не издевается надо мной.

Радовалась пусть и временной, но свободе от отца.

Радовалась, что семь часов в день могла дышать.

Я привыкла к обществу самой себя и со всем справлялась сама. Сидела одна за партой, одна ела… думаю, понятно, к чему я клоню.

Я всегда была одинока, так что недавнее затруднение или, лучше сказать, развитие моего социального статуса стало для меня полной неожиданностью.

Говорят, солидарность выражается в цифрах. Я в это твердо верила.

Рядом с подругами я чувствовала себя лучше.

Возможно, причина в подростковой тревожности, а может, это следствие моего прошлого, но мне нравилось, что больше не надо входить в класс одной, что всегда рядом с тобой сидит кто-то близкий, кто скажет, что после еды у тебя что-то застряло в зубах.

Подруги и не подозревали, как много значит для меня их дружба. Они оказывали мне постоянную поддержку, в которой я отчаянно нуждалась, а в моменты панической неуверенности служили защитным барьером.

На уроках в прежней школе я так напрягалась и тревожилась, что ничего не успевала в классе, а потом дома до позднего вечера наверстывала упущенное.