Затишье

— Ни в коем случае! — воскликнул Винфрид. — С тех пор прошло более ста двадцати лет, и, поверьте, не даром. Тогда заряжали с дула, для быстроты связи пользовались почтовыми голубями и путешествовали в колымагах, а по морю — на парусных судах.

— Браво, — прервал его Познанский. — Наши праотцы в те времена одни только и платили налоги, а знать и духовенство паразитировали за счет государственных доходов. Плеть управляла нашими армиями, а бедные пасторы — нашей духовной жизнью. Русским все это и еще многое, многое другое предстоит теперь смести. Из ста восьмидесяти миллионов — девяносто процентов неграмотных. Только представьте себе, что это значит! Вот почему для них так важен мир! А скудоумного царя никакой суд судить не будет. Или вы иначе думаете, Бертин?

Бертин взял ружье, отнес его на место, поставил в отведенное ему гнездо, запер дверь стенного шкафа на замок и только тогда повернулся к собеседникам.

— «Кровь пролившего людскую кровь людьми и прольется», — гласит одно из положений «политической физики». Где дикий кабан, там и ружье найдется. Или: где ружье, там и кабан для него найдется — в лесах и в смутные времена. — Он откашлялся, словно в горле у него что-то застряло.

— Нечего, нечего! — воскликнул Винфрид. — Нечего откашливаться, принимайтесь за дело. Вон вода, дорогой мой, смочите горло и шагом марш! Мы ждем продолжения.

Бертин с очень задумчивым выражением лица последовал его совету, вернулся в свой угол на диване, снял очки и, моргая, поглядел в окно на посветлевший полдень.

— На чем это я остановился? — спросил он. — Ах да, вспомнил!

Глава третья. Искуситель

— В те дни в высших командных кругах стало, по-видимому, известно, что нарушение права на отпуск и на жалобы вызывает ропот в армии. Вы уже убедились в случае с Кройзингом: стоило кому-нибудь подать жалобу, и его почти наверняка не мытьем, так катаньем стирали с лица земли. На войне солдаты или офицеры, поднявшие голос протеста, предавались смерти простым способом: их включали в команды, посылаемые на линию огня, или давали им опасные задания. Не знаю, как обстоит дело в других странах, может быть, и там правители, вступая в войну, проявляют такое же слабое знание людей, как у нас. Наши, во всяком случае до сегодняшнего дня, не понимают, что так обращаться с новобранцами, как заведено у нас, — позор, а уж то, что жителей больших городов смешивают с новобранцами, деревенскими пареньками из Померании или Бранденбургской земли, из которых за несколько лет школьного обучения изготовили скороспелых верноподданных, — это просто курам на смех.

Короче говоря, жалобу на ту или иную ротную инстанцию необходимо препроводить через нее же в вышестоящую инстанцию, и, разумеется, этой попытке грош цена. Первый же фельдфебель, в руки которого жалоба попадает, может похоронить ее, а лейтенант — тем более. В их власти — изо дня в день любыми способами мытарить жалобщика, мстя ему за дерзость, а, если тот рискнет обойти порядок служебных инстанций, его либо немедленно посадят под арест за нарушение воинской субординации, либо замучают штрафными учениями. Но вы, вероятно, еще хорошо помните цирюльника Наумана, помните, как наши солдаты помогали друг другу. Ведь почетный воинский мундир напялили и на образованных людей, знатоков права, и на классово сознательных рабочих. И те и другие через своих жен часто обращались в военное министерство или к депутатам рейхстага; к депутатам от тех партий, которым они отдали свои голоса до того, как их лишили права голоса, заставив взамен присягнуть на повиновение законам военного времени. В первые годы войны депутаты вели себя, насколько мне известно, весьма верноподданнически, но в ту пору, в шестнадцатом году, они начали уже призадумываться. Как-то нехорошо получается — выжимать из народа все соки во имя конечной победы, а она, к сожалению, маячит где-то далеко-далеко. Поэтому отговорки господ из военного министерства теперь уже не производят прежнего впечатления.

Жизнь не стоит на месте. Листочки календаря отлетают один за другим. Кристоф Кройзинг лежит в своей могиле, а негодяи, которых он хотел вывести на чистую воду, торжествуют. Сражение под Верденом ни на минуту не утихает. На Сомме идут тяжелые бои, на Востоке началось широкое наступление генерала Брусилова, австрийцы потеряли один фронт и отступают, на Изонцо итальянские и немецкие солдаты осыпают друг друга снарядами, на морях идут ко дну военные корабли. Но на кладбище городка Билли покоится под землей юноша, над которым содеяно зло, которого убили потому, что он боролся за право и закон. Этот юноша ждет наказания виновных и ждет этого от меня, человека, которому он доверил свою тайну. И, как ни умничай, как ни изворачивайся, как ни пытайся отмахнуться, — ничто не поможет: я обязан что-то предпринять.