Кончил же тем, что предложил составить очередной шутовской приказ по каюте — «О преступном отношении командира 5-й батареи к проведению АС No 13». Он даже начал писать черновик приказа. Остановил его Степа, как— то жалко попросив: — Ты, Олежка, с этим делом помягче… Служба есть служба… Да и никого ты не обманывал… Щит— то вдребезги! — обрадовался вдруг Степа. — Ты, Олежка, пойми: дорогу ты себе этой стрельбой проложил ровную…
— Ровную! — подтвердил Гущин сдавленно. Был он необыкновенно бледен, и на бледном лице горели синие глаза.
— Ведь что получается… — воодушевленно продолжал Степа. — Линкору дают внезапную вводную на проведение стрельбы. Личный состав к стрельбе не готовился, управляющий огнем проинструктирован не был… Тебя ведь не инструктировали, Олежка? — Н— нет…
— Вот видишь. А ты отстрелялся. Честь и хвала. Тебе все обязаны. И еще тебе скажу: слышал лично приказ командира собственными ушами, Валерьянову сказано было — писать представление на тебя, на старшего лейтенанта… Точно. — Точно! — вновь подтвердил Борис Гущин. Полтора года назад появился он на линкоре. Был на Балтике помощником командира эсминца, капитан-лейтенантом, и там же на Балтике был судом чести разжалован до старшего лейтенанта. За что — не говорил, и даже в каюте No 61 его ни о чем не спрашивали, но догадывались, что постигла его кара, им не заслуженная, потому что сам Милютин не хотел замечать то, что знали и видели все: большую часть служебного времени старший лейтенант Борис Гущин, командир 7-й батареи, проводит на койке, скрытой портьерою, громит оттуда всех и вся. Глуховатый басок его вещал, как из гроба, да и сам Гущин гробом называл два кубических метра каюты, в которых обитало его тело. Он мог молчать часами, сутками, предохранительный колпачок зенитного снаряда, повисший на цепочке, служил ему пепельницей, и когда о металл постукивала пластмасса мундштука, Олег и Степан имели право спросить о чем— либо товарища.
— Стыдно все— таки… — не сдавался Олег. Стыд был и в том, что сознавал он: смирился уже, но хочет подлость свою облагородить признанием, поддержкой…
Одним прыжком одолел Гущин расстояние от койки до стола. Пальцы его сомкнулись на горле Манцева.
— Замолчи!.. — прошипел он. — Замолчи, недоносок!.. Ты слышишь меня? — Он ослабил пальцы, и Олег промычал, что да, слышит. — Запомни: на основании сообщенных тебе данных о цели, о направлении и скорости ветра, о температуре и плотности воздуха ты рассчитал по таблицам исходные установки прицела и целика. Пристрелочный залп лег левее на восемь тысячных дистанции, потому что в сообщенных тебе данных были ошибки измерения, потому что линкор мог рыскнуть в момент залпа, потому что ветер мог измениться, потому что… Десятки, «потому что», десятки причин, повлиявших на точность пристрелки при такой несовершенной схеме управления огнем, как наша, линкоровская, установленная в 1931 году. Такой вынос по целику считается «отличным»… Далее ты ввел корректуры, дал еще один залп и в строгом соответствии с правилами стрельбы скомандовал пристрелочный уступ… Понял?
— Понял, — прохрипел Олег, растирая шею… А Борис Гущин поспешил убраться в свой гроб. Чиркнула спичка, колыхнулась портьера, Борис курил.
— Не совсем понял, — донеслось до Манцева. — Ты отличный артиллерист. Многих я знаю из нашей братии, из тех, кто в считанные секунды обязан самостоятельно принимать ответственные решения. И никто из них, поверь мне, в предстрельбовом мандраже не смог бы рассчитать границы, в которых можно произвольно менять исходные данные. Да еще когда рядом смышленый комдив, сам артиллерист от бога… Ты как футболист, который целится мячом в штангу, чтоб уж от штанги мяч влетел в ворота… Искусство высшей пробы. Вот это ты должен понимать! И точка! Еще раз услышу от тебя о выносе и пристрелке — несдобровать!
Миротворца Векшина такая речь могла только обрадовать.
— Истинная правда, Олежка, истинная… Садись, пиши отчет — во славу каюты, во славу эскадры…
В бухте Лазаревской на борт линкора прибыл адмирал Немченко. Команду для встречи не выстраивали — таков был приказ его. На нижней площадке парадного трапа фалрепные (четыре офицера — ладные, красивые, высокие) выхватили адмирала из подошедшего катера, невесомой пушинкой подняли и перенесли. Немченко побрыкал ногами в воздухе, обосновался на трапе и бодро поднялся на ют. Потом принял рапорт. И сразу направился к мостику. Сигнальщики подняли флажные сочетания, означавшие «эскадре следовать в Севастополь».
Потекли мероприятия по плану боевой подготовки, Корабли показывали товар лицом: умело перестраивались по сигналам флагмана, отражали атаки катеров и самолетов— торпедоносцев, линкор «Новороссийск» продемонстрировал номер циркового свойства, первым же залпом поразив пикирующую мишень. Все на эскадре получалось легко, грамотно. Штабы (штаб эскадры вернулся на линкор) тихо радовались. Ужины в адмиральском салоне переходили незаметно в приятнейшие вечера воспоминаний. Начальник штаба эскадры круто изменил свое мнение о линкоре, назвав его самым опрятным и чистым кораблем флота.