Заступа

— Может и ждет, кто этих баб разберет, — неопределенно пожал тощими плечами Иона. — Петька Ратов греховодник и душегуб. Был хороший мужик, роботящий, а потом понесло, Лукерью бил смертным боем, ходила вся в синяках, измывался по всякому, в избе на цепи железной держал, чтобы люди не видели. Говорил я с ним, стыдил, убеждал, карой небесной грозил. Куда там — стоит, кивает, вроде слушает, а сам далеко-далеко. Я к нему спиной повернусь, так страх какой, не приведи Бог. Последний раз он меня с крыльца спустил и палкой отстегал словно шелудивого пса. Смех Петькин, сатанинский, до сих пор в ушах. Боялись его в селе, нравом крут, на расправу скор, чуть что в драку лез. А если рожу побьют, то обидчика непременно подстережет, да голову раскроит. Пить крепко стал, неделями из запоя не выходил. Зимой, на ярмарке пропился до исподнего, и к соседу, Фролу Камушкину, в избу залез, набил котомку добра. А тут Фрол с женой и пришли. Зарубил обоих Петька топором и убег, поймать не смогли. Говорят видели его в Москве, в кабаке, в компании срамных крашенных баб и разбойного вида мужиков. Деньги швыряли горстями, вино пили, дрались. Может и обозналися люди.

Рух ухмыльнулся про себя. Теперь понятно почему Лукерья молчала, стыдища такое рассказывать, то ли есть муж, а толи и нет. И неизвестно как лучше. Ну ничего, бабская доля такая, не она первая, не она и последняя. Бучила внимательно поглядел на попа и сказал:

— Знать окромя дитя ничего у Лукерьи и нет? Подумай Иона, вызволим ребенка, богоугодное сделаем, ты святости наберешь, мне, глядишь, какой пустяшный спишут грешок.

Иона колебался, теребя рясу и обдумывая слова упыря.

— Соглашайся, Иона.

Тот еще немного помолчал, собрался с мыслями и ответил:

— Если сгубишь Лукерью, я владыке как есть отпишу, пусть решает с тобой.

— По рукам, — тут же согласился Рух, пряча ухмылку.

— Одно условие, с вами пойду.

— Вместе, конечно, оно веселей, — подмигнул Бучила. — На закате будь в церкви, поп, мы будем ждать.

7

Селом исподволь овладевали первые, робкие сумерки. Багряное солнце напоследок сверкнуло на кресте колокольни яркой искрой и свалилось за край, греть черепаху и слонов, влекущих этот разнесчастный мир на горбах. От реки, легкой дымкой, стелился молочно-серый туман, по низу затапливая бани и сенники, отчего те становились похожими на курьи избушки Бабы-яги. Ветерок нес запахи печного дыма и росной травы. Вдали побрехивали собаки, вечерняя прохлада ласкала лицо. Темнота крадучись, пядь за пядью, ползла от земли по стенам притихших домов к самым верхушкам корявых, расщепленных верб, навстречу пепельному небу и народившейся, злобно ухмыляющейся луне.

Надгробия тонули в расплывчатой мгле. Кладбище прямо в селе, порядок начатый на новгородчине от жизни плохой. Исстари как заведено? Погост всегда на отшибе, в сторонке от города, деревни или села. Не нужно мертвому рядом с живым. Но здесь, в краю бескрайних чащ, болот и древнего колдовства, люди быстро смекнули — своих мертвяков нужно как старая дева невинность беречь. Нечисть и нелюдь разоряли оставленные без присмотра христианские кладбища, потрошили могилы, измывались над трупами. Сегодня похоронили, а завтра выкопанные куски нашли перекинутыми через забор. Или вытащат мертвецов, изуродуют и на деревья вдоль дороги пришьют. Только это не самое худшее. Таилось страшное в северной скудной земле, ползут ночами с болот гнилые туманы и тогда из могил встают мертвецы, клацают зубами, сбиваются в стаи, идут к человеческому жилью. Умные люди подметили — нелюдь могилы не разоряет и мертвяки не встают, если хоронить на старых чудских курганах, заклятых чародейством исчезнувшего народа. Только кто в своем уме будет добрых христиан на поганых капищах хоронить? Против Бога то и против людей. Вот и устраивают погосты за стенами, иного выхода нет.

Рух постоял на ступенях и вернулся в церковь, с головой провалившись в густой непроглядный кисель. Внутри колыхалась вязкая темнота, разбавленная десятком свеч тускло мерцающих у алтаря. От этого зыбкого света, тьма становилась только черней. В носу свербило от ладана и горелого воска, бревна мореного сруба стремились ввысь и терялись во мраке, иконы и фрески навевали беспричинную жуть, святые за спиной сходили со стен, выстраиваясь зловещей, молчаливой толпой. Повернешься — нет никого, только ты и твой потаенный, удушливый страх. Бучила поежился, виски ломило, ноги подрагивали, живот выворачивало. Нужно терпеть, это как под солнцем ходить, хреново только в начале. На этот раз соломки он заранее подстелил. Ну как соломки… С вечера накопал два мешка могильной земли и в церкви рассыпал, не обращая внимания на стоны Ионы. С попа не убудет, старушки богомольные по утру все подметут, а упырю облегчение, могильная землица сил придает.