Заставлю вспомнить Русь...

Слыша за спиной яростные крики ринувшихся за ним по лестнице дружинников, Микула спрыгнул на палубу дромона. Увернулся от блеснувшего рядом с ним лезвия секиры, принял на щит укол широкого ромейского копья, отбил клинком удар чужого меча. Тотчас по его бокам выросли двое дружинников, за ними ещё трое. Краем глаза Микула успел заметить, что и над другим бортом дромона появились остроконечные русские шлемы, а затем стена червлёных щитов хлынула на палубу.

— Смерть ромеям! — прокричал Микула, бросаясь с мечом вперёд, в гущу византийцев.

Жестокий и беспощадный бой на уничтожение, не знающий раненых и пленных, разгорелся на палубе и корме дромона, в его чреве...

Вёсла в руках отборных гребцов-силачей гнулись и скрипели, их покрасневшие от напряжения лица лоснились от пота, из шумно вздымавшихся грудей рвалось тяжёлое, прерывистое дыхание. Великий князь, словно обыкновенный лучник, стоял за щитом у борта ладьи и посылал в мелькавшие мимо него чужие корабли стрелу за стрелой. В середине своего ключа, прикрытая спереди и с боков другими русскими суднами, ладья великого князя шла на прорыв.

Безоблачное с утра небо сейчас было затянуто дымной пеленой, и даже лучи солнца не могли пробиться сквозь неё. Тут и там на воде виднелись ярко пылавшие русские ладьи и насады. Косматые языки пламени быстро пожирали просмолённое сухое дерево, густой смрадный дым медленно поднимался вверх, растекался по сторонам. Впереди великокняжеской ладьи смутно вырисовывались неясные очертания византийских кораблей, палубы и борта которых периодически озарялись вспышками метаемого в русичей огня. Его струи попадали в ладьи и насады, хлестали в дымную пелену, из которой те вырывались, византийцы будто хотели залить огнём всё, что находилось внутри замкнутого их флотом круга. Всё больше огромных костров из дерева и заживо сгораемых людей колыхалось на пунцовых от крови и огня волнах.

Охваченные пламенем русичи прыгали за борт, однако тяжёлое вооружение тянуло их на дно. Да и сама вода не сулила спасения: на её поверхности тоже плясал огонь — горела не угодившая в суда зажигательная смесь. На русичей, которым всё-таки удавалось отплыть на чистую воду, начинали густо сыпаться стрелы и камни византийских лучников и пращников. Рёв и гул десятков кострищ, крики и стоны сотен горевших живыми, тонувших в воде людей неслись со всех сторон.

Опустив лук, великий князь прижался лбом к борту, закрыл глаза, тихо застонал. Залитое огнём пылающее море, жарко дышавшее в лицо пламя — разве не эту картину видел он в пещере старого волхва, хранителя священного Порунова источника? Кто знает, сколько уже сейчас пропилось по его, князя Игоря, вине русской крови? Может, намного выше, чем по колени? Боги, зачем вы затмили его рассудок, отчего не внял он вашему предостережению на Лысой горе? Боги, будьте хоть в эту суровую годину вместе с внуками-русичами!

Игорь открыл глаза, достал из колчана и положил на тетиву очередную стрелу. Великокняжеская ладья вырвалась из дыма и пламени, оставила сбоку полыхнувшую в неё с палубы ближайшей триремы струю огня, расчётливо скользнула между ней и бортом соседнего дромона. Тотчас из-за кормы триремы на ладью бросились две быстрые, хищные хеландии, битком набитые легионерами. Наперерез им, заслоняя собой великокняжеское судёнышко, метнулись две русские ладьи, ощетинившиеся копьями и мечами готовых к рукопашному бою дружинников. Мгновение — и противники с треском и шумом столкнулись бортами, в воздух взметнулись абордажные лестницы и крючья, две людские стены, сверкая оружием, бросились друг на друга.

Гнулись и скрипели вёсла в руках не знавших усталости дюжих гребцов, из-за спины слабо доносился гул страшного морского сражения. Великокняжеская ладья, будто пущенная из тугого лука стрела, стремительно неслась уже в открытом, распахнутом для неё во всю ширь море...

Микула вложил в ножны меч, вытер со лба обильно выступивший пот, оглянулся по сторонам. Палуба дромона была густо завалена трупами, в нескольких местах на корабле бушевали пожары, дружинники спускали в ладьи раненых товарищей. Из чрева дромона доносились частые удары секир — это русичи прорубали в днище и бортах дыры.

Участок моря, откуда совсем недавно шла на прорыв ладья тысяцкого, был густо затянут дымом, в котором пылали или, уже догорая, чадили десятки русских ладей и насадов. Серую дымную пелену во всех направлениях прорезали багровые сполохи от «греческого огня». Горели или медленно погружались в воду с прорубленными днищами несколько захваченных русичами в бою византийских трирем и дромонов. Немало носилось по волнам пустых памфил и хеландий, экипажи которых были полностью уничтожены в рукопашных схватках. А через бреши, пробитые в некогда сплошном строю ромейского флота, вырывались на морской простор группами и в одиночку русские ладьи, уходя из уготованной им византийцами смертельной ловушки. Нельзя было медлить и тысяцкому с его воинами.

Микула стёр непроизвольно вспыхнувшую на лице радостную улыбку, взглянул на стоявшего рядом сотника.