Застава

Тур и Ворон дежурили в медицинских комнатах всю ночь. Ворон следил за электроникой во избежание повторных сбоев, Тур сидел в холле, наблюдая за больным через стеклянную перегородку. Меланхоличная сиделка находилась непосредственно возле больного и никакой инициативы не проявляла. А Павел Симеонович бодрствовал. Это настораживало доктора Полозова час от часу больше и больше, поскольку не укладывалось в рамки обычного поведения оперированного пациента.

— Что ты с ним сотворил? — спросил Ворон, как только брат вошёл в аппаратную.

— Я делал всё возможное, чтобы продлить его жизнь.

— И какие прогнозы?

Тур сокрушённо качнул головой.

— Кажется, он решил растратить весь жизненный потенциал за одну ночь. О прогнозах можно будет говорить, если в течение двух-трёх дней дело не закончится летальным исходом.

Пока он здесь, мы не подпустим к нему смерть, Тур.

Ворон, он это отлично понимает.

День тридцать пятый

Утром Павел Симеонович потребовал к себе Алексея Аркадьевича. Вскоре секретарь Лёша вернулся от патрона удивлённый и совершенно потерянный.

— Всеволод Васильевич, он хочет поговорить с вами перед отъездом.

— Больной не транспортабелен, — доктор Полозов повысил голос. — Неужели вы не видите?

— Я-то вижу, более того — вижу, насколько вы правы, — вздохнул экстрасенс. — Но он распорядился…

Тур не дослушал и быстро пошёл в палату.

— Как вы себя чувствуете, Павел Симеонович?

— А, Володя!.. — старик повернул голову.

Доктор Полозов предусмотрительно переставил стул так, чтобы пациент не утруждал себя лишними движениями, и сел перед ним, приготовившись к долгим аргументированным доказательствам невозможности переезда.

— Прекрасно чувствую. Прекрасно! — продолжал больной. — Спасибо, дорогой мой Всеволод Васильевич.

— Я рад, что вы не испытываете дискомфорта, — доктор Полозов по-медицински истолковал эмоциональный ответ. — Однако…

— Знаю, Володя, что хочешь сказать, — тихо проговорил Павел Симеонович. — Прости меня, доктор. Прости… И отпусти, прошу тебя.

— Павел Симеонович? — Тур силился прочесть на лице старика истинное значение его глубокого чувственного «прости».

— Володя, — сухие губы сложились в тоскливую улыбку, а в блёклых старческих глазах выплыли две слезинки, — ты подарил мне целую ночь! Целую ночь, чтобы оглянуться на прожитую жизнь. Спасибо тебе. Какое благо однажды понять, кем ты был и кто есть, где смысл человеческого бытия и куда ведёт дорога… Не сердись, Всеволод Васильевич. Поверь, одна ночь — это огромный срок. Это больше, чем многие мои годы… Не трать на меня свои чудесные силы. Ты выполнил свой долг врача. Ты сделал для меня больше, чем я заслужил. А теперь отпусти, Володя… Ждут меня, понимаешь?

— Понимаю, — Тур низко опустил голову и крепко сжал ладони. Руки оставалась горячими. — Идите с миром. Без боли и тревог. Пусть путь ваш будет гладким, а встреча принесёт покой.

Слёзы поползли по морщинистым щекам, а на бледных губах задрожали непроизнесённые слова.

Тур поднялся, тепло посмотрел в благодарные глаза старика и вышел из комнаты.

Ворон бесшумно приблизился к близнецу и встал позади, облокотившись о спинку компьютерного кресла. Тур не шелохнулся. Лишь слегка напряглась рука, подпиравшая склонённую голову. В далёком недосягаемом пространстве зрела развязка. И здесь, где-то на жарком шоссе в пригородах Москвы.

Локоть скользнул по столу, рука обмякла, и тело медленно повело в сторону. Ворон вздрогнул, а в следующий миг подхватил брата под плечи.

— Нет, Тур! Не ходи! Не ходи, слышишь?.. — он заглянул в приоткрывшиеся глаза близнеца. — Он закончил свой путь на этом свете. А на том его уже встречают. Мы своё дело сделали.

Тур ладонью протёр бледное лицо и медленно кивнул.

— Не беспокойся за меня. Я просто устал.

— Тебе нужно выспаться.

— Ворон, — Тур с тоской посмотрел на брата-близнеца.

— В нашей личной памяти набралось много хорошего за шестнадцать лет. Это живая память, Тур. Мы создавали её вместе. Загляни туда, а я буду рядом.

На волнах быстрой реки мерцали хлопья облаков. Тонко свистели ласточки в поднебесье. Качалась на ветру высокая береговая трава. Стебелёк, озорно нацеленный на большого полосатого шмеля, замер в пальцах юноши.

— Павел Симеонович умер, — тихо произнёс Лис.

Оля тяжело вздохнула, посмотрела на небо и грустно улыбнулась.

— Они соединились. Видишь?

Лис поднял взгляд. Два ничем не приметных облака только что слились в одну белую массу и поплыли дальше, гонимые высокими ветрами.

— Значит, в Память вошли ещё две судьбы. У круга бытия нет конца.

— И начала тоже нет, — отозвалась Оля.

Издалека сквозь шум сосен и гул машин на шоссе донёсся уверенный голос кукушки. Юноша и девушка прислушались.

— Она кукует на живом дереве, — вдруг сказала Оля. — Интересно, кому?

— Может быть, нам с тобой?

— Посчитаем?

— Давай!

Они сбились со счёта на пятом или шестом десятке, рассмеялись и, взявшись за руки, побежали вдоль берега. Просто так, от избытка счастливых чувств.

День тридцать шестой