Заре навстречу

Ян привел Тиму домой, раздел, долго тер ему спину и грудь жестким полотенцем, потом заставил выпить касторку, утверждая, что чем у человека меньше плохого внутри, тем этому человеку лучше.

Всю ночь Ян не спал. Он подходил к постелп, клал в л лоб Тимы огромную ладонь, потом прикладывал ладонь к своему лбу и огорченно шептал:

- У меня очень грубая кожа, она ничего не понимает.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Время от времени Витол вынужден был отлучаться из дому на несколько дней; в таких случаях оп отводил Тиму к кому-нибудь из своих знакомых.

В поречных уличках города жили татары, вернее татарская ремесленная и промысловая беднота. Мануфактурщики, пушноторговцы, такие богачи, как Юносовы, Мамедовы, выстроили себе на главной улице приземистые двухэтажные кирпичные особняки.

Когда Витол привел Тиму к Мустафе Мурзаеву, тот сидел на кошме, скрестив нот, и, шевеля от удовольствия пальцами в толстых белых шерстяных носках, пил чай из самодельного жестяного самовара с грубо припаянным медным водопроводным краном и фарфоровым л роликами на крышке.

Мустафа скорняжничал, брат его Али был жестянщик, вять Файзула промышлял в тайге охотой. Три семьи шили в одной комнате. За ситцевой занавеской - женская половина. Ни стульев, ни стола, только кошмы на полу и несколько красных подушек у стены. По кошдгам ползают голые пузатые черноглазые ребятишки с лиловыми, гладко выбритыми головами. Кто постарше, - в серых из суровья рубашках, надетых на голое тело.

- Салям! - сказал Ян, прикладывая ладонь ко лбу, а потом к груди.

- Здорово! - сказал Мустафа и, не поворачивая юловы, приказал: - Эй, женщины, принесите из сарая табуретку гостю!

Но Ян сел на кошму и руками подогнул под себя нот.

- Пусть счастье будет твоим всегдашним гостем! - заявил торжественно Ян.

Мустафа лукаво усмехнулся и спросил:

- А кошке ты как говоришь - мяу? А собачке - гав-гав? А корове - му? Давай дело!

- Мальчик поживет у тебя недельку.

- Пусть живет...

Женщина принесла медный поднос с жареным мясом и поставила к ногам Яна.

- Маханина [конское мясо] - сказал Мустафа.

Ян взял с подноса щепоть мяса и стал медленно жевать.

- В мечети муфтий говорил: прапорщик Юносов из правоверных охранную роту собирает.

- Ну? - спросил Яп.

- Четверо записались.

- Немного.

- Мулла тоже сказал: мало... Из Гасандая шестнадцать татарских мужиков в рабочую дружину ушли.

- Кто сказал?

- Файзула. Он тоже в дружину хочет.

- Я поговорю с ним.

- Ступай, он в сарае. С утра тебя ждет...

Тима знал: когда родители говорили ему строго и озабоченно: "об этом разговаривать ни с кем нельзя", или "если встретишь где-нибудь знакомого, который заходит к нам поздно вечером, не смей ни подходить к нему, ни здороваться", или приказывали: "пойди-ка на улицу и побудь там, пока тебя не позовут, а если увидишь, возле дома гуляет человек, возвращайся немедленно", - все это нужно было выполнять беспрекословно. И почему гак нужно, спрашивать не разрешают. Все равно ответят однпмп и темч же словами: "Так надо".

И Тима догадывался, что это "так надо" повелевает и папой, и мамой, и всеми, с кем они работают для революции.

Поэтому, как ни грустно ему было теперь расстаться с Яном, он покорился неизбежному. Зачем ждать, чтобы Ян произнес в ответ эти неумолимые слова "так надо"?

Но все-таки Тиме казалось жестоким, что его оставляют у этих людей.

У них здесь все по-своему, л им, может быть, не очень приятно, что русский мальчик будет жить у них. Кроме того, и без Тимы здесь еще пятеро ребят, и видно, как бедно они все живут.

А тут еще Тима со стыдом вспомнил, как он с Яковом дразнил старика татарина - старьевщика: "Алла, мулла кошку родила", - и загибал из подола рубахи свиное jxo.

И старик гнался за ними по двору с палкой.

Разговаривая с Яном, Мустафа ни разу не взглянул на Тиму, а ребятишки тревожно посматривали на него черными глазами, прячась за занавеску.

Но все произошло удивительно легко и просто. Маленький Абдула подошел к отцу и стал канючить что-то по-татарски.

Мустафа строго сказал сыну по-русски:

- Спроси старшего брата! - и кивнул головой на Тиму.

Медленно, с трудом выговаривая слова, Абдула попросил Тиму:

- Братка! Ножик взять можно, лодку стругать?

Тима вопросительно взглянул на Мустафу и сказал:

- Можно.

И тут же Мурзаев приказал Тиме:

- Вели женщинам обед готовить!

Когда Тима вышел из женской половины, Мустафа, сортируя беличьи шкурки, стал с ним советоваться, какие пустить на шитье шубы, а какие на одеяла.

Распялив на пальцах шкурку, Мустафа говорил огорченно:

- Видать, в хребет дробинки попали. Не охотник - баба била. Поглаживая бережно ворс на другой шкурке, объяснял: - Эта из кедровника, на сладких орешках росла. Правильно думаешь, на шубу ее.

Тиме было очень приятно, что все семейство Мурзаевых говорило в его присутствии по-русски. Когда оп, возвращаясь с улицы, подходил к двери, оп слышал, как в комнате говорили по-татарски, но стоило ему войти, даже бабка Фатьма, которой тяжелее всех давался чужой язык, тотчас начинала говорить по-русски.