Заре навстречу

Несколько дней у Тимы, к его великой радости, жил Федор, получивший после ранения кратковременный отпуск. От Федора исходил мужественный запах железа и кожи. Сабля с кожаным темляком в облупленных ножнах, револьвер в лоснящейся кобуре, портупея со множеством медных пряжек, фляжка, обшитая серым сукном, артиллерийский огромный кривой кпнжал-бебут, алюминиевая самодельная ложка, бинокль с кожаными кружочками на стеклах - все это героическое снаряжение приводило Тиму в благоговейный восторг.

Косой сизо-розовый рубец пересекал лицо Федора, покрытое черными пороховыми точками, и некрасиво приподнимал верхнюю губу; только глаза его светились, как всегда, нежно и озабоченно.

- Скучал я там, брат, о тебе.

- А об Эсфири? - ревниво спрашивал Тима, силясь вытянуть саблю из ножей.

- Давай договоримся, - строго говорил Федор, - с саблей при мне баловаться можешь, а к револьверу, ближе чем на два шага, не подходить.

- Она у вас совсем тупая, - разочарованно заявил Тима. - Как же вы дрались там тупой саблей?

- Я из пушки стрелял.

- И вам не стыдно?

- Чего?

- А вот Рыжиков скажет вам чего. В людей из пушки стрелять!

- Ты, я вижу, политиком стал.

- Никем я не стал. Я только как папа и мама.

- А сам хвастал, у отца револьвер есть.

- Так он от буржуазии.

- Значит, думаешь, попадет мне от Рыжикова?

- Не любит он офицеров, - уклончиво ответил Тима. - На площади Свободы дом с колоннами знаете? Там вроде вас офицеры, только получше одетые, настоящих революционеров мучают.

- Я ведь не без спроса офицером стал, - примирительно сказал Федор.

- Ну, тогда ничего. Тогда Рыжиков вас, наверное, ругать не будет. Но чего же вы там делали, если не воевали?

- Как не воевал! - удивился Федор. - Воевал и даже крест за храбрость получил, - и объяснил серьезно: - Видишь ли, Тима, когда убеждаешь солдат, что воевать не надо, они должны знать, что ты так говоришь не потому, что боишься смерти.

- Значит, вы только для этого были храбрым?

- Пожалуй, так. Но вообще на войне бывает, что дерешься для того, чтобы спасти своих товарищей.

- Ну, спасти, это - другое дело, - благосклонно согласился Тима, все-таки чувствуя в душе, что, если бы Федор совсем не дрался с немцами, он бы много потерял в его глазах.

Для встречи с Эсфирью, которая произошла в лагерной роще, Федор переоделся в штатскую одежду Петра Сапожков а и выглядел в ней довольно жалко: брюки коротки, куртка узка и не застегивалась на груди.

А Эсфирь пришла в розовой кофточке Софьи Александровны и в ботинках Варвары Николаевны с каблуками рюмочкой. Это было первое их свидание, не связанное с каким-либо партийным поручением.

Растерянный Федор после неловкого поцелуя в щеку, держа руку Эсфири, бормотал растерянно:

- Вот, значит, как хорошо, что ты здорова и не в тюрьме, а я там все время беспокоился: ведь у тебя, знаешь, почки...

Но уже спустя несколько минут, после коротких фраз о себе, разговор вошел в привычную колею.

- Не понимаю! - с возмущением сказала Эсфирь. - Мечтать о военном образовании, когда революция вот-вот разразится. Забивать голову ненужными военными знаниями... Извини, это просто глупо.

- Ты, что же, считаешь, у пас не будет потом армии? - хмуро спросил Федор.

- Не будет!

- Ошибаешься. И должны быть большевики, способные руководить ею с полным знанием военной науки.

Если мы будем без армии, опасность военного нападения на нас неминуема.

- Революция произойдет и в других странах, - решительно заявила Эсфирь.

- Да вот, кстати, - поморщился Федор и, глядя прямо в лицо Эсфири, напудренное, может быть впервые в жизни, сурово спросил: - Вот ты убеждена, что революция произойдет и в других странах, но тогда какого черта ты ни разу не сунула нос в лагерь военнопленных? Почему мы, большевики, на фронте находим способы работать с солдатами противника, а вы здесь, в тылу, не находите этих возможностей? В особенности ты, владеющая немецким языком!

- Федор! - огорченно проговорила Эсфирь. - Я хочу знать, ты только это мне хотел сказать, когда шел сюда?

Федор смутился и попытался снова овладеть рукой Эсфири, которую было выпустил в пылу спора, но она не давала ее. Вдруг сказала сердито:

- Ладно, поцелуй меня в губы и уходи, - и покорно добавила: - С лагерниками я сегодня же попытаюсь связаться.

Вернувшись, Федор разыскал томик Пушкина, улегся на кровать и, вздыхая, читал почти всю ночь.

А через два дня, повидавшись с Рыжиковым, снова уехал на фронт, подарив Тиме кожаный темляк с кисточкой и флягу, обшитую серым сукном.

Когда Тима, невыносимо стосковавшись по маме, приходил в комитет, Рыжиков спрашивал его:

- Что, гражданин новой России, надоело дома в узилище сидеть, соскучился?

Как-то, заметив, что у Тимы на ногах мамины старенькие боты, Рыжиков сказал восхищенно:

- Ну и обувка у тебя, как у Пичугина! - И неожиданно предложил: Давай-ка сменяемся!

Быстро сев на табуретку, он бросил свои валенки Тиме, заметив:

- Ноги у меня - детский размер, после того как пальцы с них обстригли. Везет тебе, Тимофей!

Но Тима не решался взять валенки. Тогда Рыжиков произнес обиженно:

- Ты что, думаешь, я тебя надуваю? На тебе в придачу еще ножик.