Заре навстречу

- Ишь ты какой старого времени заступник! - сощурился Лапушкин. Зачем? А ежели душа горит, что из кабалы да обману ходу нет, все равно как из штольни обрушенной? Царскими законами нас так укоротили: в бега уйдешь - по всем волостям стражники рыщут и все равно вернут, только не вольным, а уж каторжным.

- А вы бы бунтовали, - посоветовал Тима.

Лапушкин задумался.

- На моем веку много всякого было. Но по-сурьезному началось с тех годов, когда к нам стали с Донбасса да с Урала в рудники горняков ссылать. До этого тоже политические были, но так, образованные, хлипкие. Не успеешь с ними по душам поговорить, уж вверх ногами его из ствола на-гора качают. Мерли шибко. А донбасские да уральские, хошь и политические, а свой брат, горняк трехжильный. И уголек рубали крепко, и мозги нам переворачивали как следует быть. Уголовных они, хошь тех и больше было, в узде держали. Образованные политики по рылу дать стеснялись, а донбассовский для начала накостыляет, потом свою же шапку утереться даст и разъяснит: мол, мы хоть и каторжные, а братья, с одного рабочего класса, - похвастался: - Шахтеры у нас еще до губернских революцию сделали, вроде как наравне с Пи-"

тером, а уж после них мы, золотишники, за хозяев взяч лись.

- Вы же про страшное рассказывать хотели, - напомнил Тима.

- Про страшное? - спросил удивленно Лапушкин. - Ты про это у пугливого спрашивай, а среди горняцкого народа таких пет. - Хитро сощурился и осведомился: - Говорят, большевики богатство всякое осуждают. Куда же золотишко теперь, раз оно богатству первое начало?

В отвал свалить?

Вспомнив презрительные слова Пыжова о золоте, Тима сказал глубокомысленно:

- Есть и подороже золота кое-что.

- Правильно, - вдруг с готовностью согласился Лапушкин. - Человек в цене поднялся. Не велит Советская власть больше восьми часов упряжку тащить.

- В упряжке только лошади ходят, - солидно заметил Тима.

- Верно, - снова согласился Лапушкин. - Слово это на труд легло, когда человек скотиной у хозяев считался.

Привыкли к слову-то, хоть и обидное. - Зевнул, потянулся и спросил снисходительно: - Ну, а в городе, там как у вас, тоже все по-нашему? Там рабочих раз, два - и обчелся, а богатеев хошь пруд пруди. Небось зубы на нашу власть точат?

Покрытые болотной грязью, на драгу вернулись папа, Асмолов, Пыжов и Говоруха. Рассевшись на койке Говорухп, стали обсуждать, что надо делать на прииске."

Асмолов ругал Говоруху за то, что неправильно ведется забой, и сердито чертил на бумаге карандашом, как надо проходить россыпь. Говоруха кряхтел и оправдывался:

- К угольку я привычный. А тут путаюсь. - Потом осведомился: - Как золотишко, ничего, которое намыли?

.Чистое?

Асмолов развел руками:

- Без анализа определить не берусь, нужно взять образцы.

- Так возьмите, - обрадовался Говоруха. - Сколько вам отсыпать?

- Ну, скажем, золотников пять-шесть.

- Так хоть фунт берите.

- Да вы понимаете, что такое фунт золота? - сердито спросил Асмолов. Это ж целое богатство.

- А чего ж тут такого? - обиделся Говоруха. - Вы нам доверились, а мы вам. Что же, фунта золотишка поверить не можем?

- А пуд? - криво усмехнувшись, спросил Асмолов.

Говоруха задумался. Потом стукнул кулаком по столу:

- И пуд можем.

- Ну, ну, - строго сказал папа. - Вы эти купеческие замашки бросьте.

Говоруха сконфузился, но тут же справился со смущением.

- Я ведь к тому, что свой инженер для нашей власти сейчас дороже золота, - примирительно сказал он. - Так, значит, отвешу?

- Да, - кивнул Асмолов и придвинул к себе бумагу: - Зпачит, пишу расписку на пять золотников, взятых для произведения анализа.

- Вот это не получится, - растерянно объявил Говоруха, - разновесу-то нет.

- Так как же быть?

- А вот, значит, таким манером напишите: "Получено золотишка весом гайки с болта семь восьмых", - и объяснил: - Мы на пих счет ведем.

Асмолов стал писать, пробормотав:

- Анекдот! И это в двадцатом веке! Абсолютный анекдот.

Говоруха достал из-под койки самодельные весы и, держа их на вытянутой руке, стал сыпать деревянной ложкой на оловянную тарелку золотой песок. На другой тарелке лежала ржавая гайка.

Папа говорил, продолжая записывать что-то в тетрадку:

- Значит, товарищ Говоруха, я вам оставлю краткую запись, нечто вроде домашнего лечебника; будете пользоваться им до открытия здесь фельдшерского пункта.

В ближайшее время проведете День здоровья, о чем я сегодня сделаю доклад после собрания коммунистов. На этом же собрании выступит Юрий Николаевич и поделится замечаниями чисто технического порядка.

Сдерживая дыхание, Говоруха держал на вытянутой руке весы, потом заявил:

- Ну, кажется, в тютельку. Куда ссыпать? - Не дожидаясь ответа, взял СРОЙ кисет, вытряхнул из него махорку на стол, накренил над ним тарелку с золотым песком, потом туго завязал оленьей жилой и протянул кисет Асмолову: - Извините, махрой вонять будет, но зато не просыплется, - и грустно сообщил: - Жинка шила.

Но как парнишка помер, она все не в себе была, оступилась в старую выработку и утопла. Вот и осиротел разом.

Асмолов ничего не ответил, а папа сказал росстроеппо:

- Нужно было бы вам желоб с ключевой водой провести.