Заре навстречу

Отношение к своему капиталу у Тимы было двойственное, G одной стороны, ему нравились монеты, как вещи. Среди них было много старинных, с затейливым гербом и грубой насечкой по ребру. Перебирая их, он думал о том, что вот этот тоненький, словно рыбья чешуйка, старинный гривенник, наверно, сто лет лвжал в глиняном горшке иод землей, куда его зарыли разбойники, пряча свой тайный клад. Самые красивые монеты Тима вычистил золой, и они блестели, как медали. Он держал их отдельно в коробке от гильз "Катык" уложенными в вату.

Но монеты эти волновали его воображение не только как красивые, примечательные своим древним прошлым вещи: это были деньги. Деньги, которые принимали на базаре, на толкучке и на которые можно было что-нибудь купить.

Родители никогда не давали Тиме денег: мама из боязни, чтобы Тима не купил в лавке опасных для здоровья, обсиженных мухами конфет или крашенных чуть не масляной краской солодовых пряников, отец - принципиально. Он говорил сурово:

- Пока деньги для тебя не будут овеществленным выражением лично твоего общественно-полезного труда, ты не имеешь на них никакого права. - И пояснял брезгливо: - Приобретение же денег всяким иным путем, помама личного труда, безнравственно и чревато всякими дурными. последствиями.

Обращаясь к мама, мечтательна добавлял:

- При социализме, я полагаю, деньги обретут абсолютную нравственную в материальную ценность, ибо будут служить только чистым обозначением условных единиц труда.

- А у нас сейчас что? Не социализм, что ли?! Сам же хвастал: Российская Социалистическая Федеративная Республика! Так чего же денег дать боишься? Если социализм, значит, они не вредные, - заявил Тима, гордясь своей хитроумной логикой.

Мама рассмеялась, довольная тем, как Тима сразил папу, но папа возмущённо пожал плечами.

- Это нехорошо, поощрять у мальчика склонность к софистике.

- А ты не философствуй, как Косначев, - обиделась мама. И заявила с поразительной проницательностью: - Ты лучше посмотри на его руки, видишь, когти все черные. Убеждена, играет на улице в чеканчик.

- Только понарошке, - поспешно заверил Тима.

Но папа вступился эа него.

- В сущности, это народная игра, и если, как говорит Тима, деньги в ней не рассматриваются как ценности, то в известной степени эта игра даже полезна: она развивает глазомер, - и, уже совсем успокоившись, посоветовал Тиме: - Но я бы рекомендовал городки: они требуют мускульного напряжении, - и похвастал: - Я, знаешь ли, в ссылке стражника Бурмачева обыгрывал. Я на кон двугривенный ставил, а он - разрешение отпустить в соседнее село кого-нибудь по моему усмотрению, если, конечно, выиграю. Весьма азартный человек этот Бурмалев был, вспыльчивый, один раз меня битой по ногам ударил, когда три кона подряд мои оказались.

- Значит, на интерес играли? - с притворным равнодушием спросил Тима.

- Да, - беззаботно согласился папа, - и весьма существенный, во всяком случае с моей стороны.

- Так, - задумчиво протянул Тима и больше не разговаривал с папой на эту тему, чтобы тот не догадался, какие выгодные для себя выводы Тима сделал из его ответа.

А выводы эти были такие: если ради хорошей цели, так играть на интерес можно.

На толкучке, в железном ряду, он высмотрел ружье монтекристо, и хотя патронов к нему не было и курок болтался, словно крючок на гвозде, потому что пружина была сломана, Тима весь был охвачен томительным желанием стать владельцем этого ружья.

Тима перестал любоваться деньгами как вещами и даже сменял свои самые интересные старинные монеты на николаевские, боясь, что торговец старинные деньги не возьмет или будет считать по меньшей цене, чем на них написано.

Чтобы папа и мама не обнаружили случайно его капиталов, он сложил деньги в глиняную кринку и закопал ее под сараем, как делали, говорят, разбойники со своими кладами. Монеты для игры он по-прежнему носил в варежке, засунув туда еще клок ваты, чтобы они не бренчали.

Но случилось неожиданное.

Собаки, привлеченные сальным запахом кринки, выкопали ее, прогрызли тряпицу, которой она была завязана, и деньги просыпались. Кринку с рассыпавшимися деньгами нашел Мартын Редькин. Обошел всех жильцов, спрашивая сурово, чей клад. Потом в присутствии понятых пересчитал, ссыпал обратно в кринку и сдал ее в Совет.

На собрании жильцов он сурово заявил:

- Граждане, есть среди нас такие, которые деньги царской чеканки прячут. Спрашивается, зачем? Может, какого царя ждут? Но этого не будет, и, подозрительно посмотрев на Финогенова, сказал, сощурившись: - Если б старинные монеты оказались, так я бы на вас подумал, поскольку вы любитель. Но установлено: последнего Николашки чеканка. Значит, кроме политики, тут ничего иного нет. На кого думать, не знаю. Но мы все равно докопаемся, кто таит сейчас от народа всякие клады, и в домовом комитете засудим.

Тима, холодея от стыда, слушал слова Редькина. Потом не спал две ночи, мучительно размышляя, как ему поступить. Наконец решился, пришел и сознался Редькину во всем.

Редькин выслушал. Спросил:

- Тебе где всего хуже будет, если про это все узнают?