Заре навстречу

- Не я, а вы так вопрос поставили, - улыбаясь, сказал Рыжиков. - И, по-моему, правильно. Отремонтировать машины, являющиеся теперь народной собственностью, пли осуществить более эффективный способ добычи угля на рудниках, принадлежащих народу, - это, в сущности, одно и то же в этическом, так сказать, смысле.

- Позвольте мне еще подумать, - попросил Асмолов.

- Юрий Николаевич! Если мельница завтра остановится, город окажется без муки, значит, без хлеба. Впрочем, повторяю, я ни на чем не настаиваю, решайте, как вам будет угодно.

- Странно. Вы могли меня насильно заставить, - задумчиво произнес Асмолов.

- Могли бы, - улыбнулся Рыжиков. - Но, кроме власти силы, есть власть убеждения.

- Мне легче было бы подчиниться приказанию.

- Нет, уж извините! - рассмеялся Рыжиков. - Помочь тут вам я не хочу, и, протягивая Асмолову руку, сказал: - Так лошадку с кучером я оставляю в вашем распоряжении.

- Зачем? Что вы!

- Не гю доброте, а по корысти. Придется вам самому по городу рыскать и доставать все, что для ремонта требуется.

- Но, позвольте, как я могу брать чужое, если даже найду необходимые части?

- А вам это и не нужно. Вы просто скажете кучеру; он и заберет все, что требуется. Фамилия кучера - Богаткин, зовут Гавриил Семенович. Он уполномоченный ревкома, в технике немного разбирается, рабочий с Путиловского завода, стал сибиряком с девятьсот третьего года. Человек симпатичный, но кучер, извините, не очень опытный.

- Просто неловко даже... - сказал растерянно Асмолов. - Почему же вы его сюда не пригласили?

- Ничего, пускай привыкает к извозчичьей жизни! - усмехнулся Рыжиков. Значит, Юрий Николаевич, примерно через недельку мы вас в Совете послушаем, вы нам подробно расскажете о применении метода открытых угольных разработок. А потом, значит, с богом, на шахты.

Прощаясь с Рыжиковым, Асмолов шаркнул ногой и произнес:

- Весьма рад знакомству.

- И я тоже, - ответил Рыжиков.

Потом Рыжиков сказал Тиме наставительно:

- Впдал-миндал, как мы с тобой здорово дело сделали? А говорили: откажется. К каждому человеку ключ можно найти.

- А про шахты вы ему просто так пообещали? - спросил Тима, чтобы показать свою проницательность.

Переносицу Рыжикова защемили две глубокие складки. Взяв Тиму за плечо, он произнес сурово:

- Эх ты, млекопитающийся, ничего не понял! Я ведь к нему только из-за шахты и пришел. Шахты нам важнее, а ремонт мы бы и без него сладили. А раз он теперь взялся большевикам помогать, мы ему шахты доверим спокойно. Будет главным управляющим. А ты - обмануть человека, чтобы только на ремонт сманить! А еше сапожковский! Стыдно, брат!

И Тима подумал, что если бы Рыжиков пришел к Ляликову и сказал просто: "Павел Ильич, вы, как врач, лучше других знаете: когда дети спят на полу в тесной каморке, на грязном тряпье, это очень вредно им для здоровья. Объясните это, пожалуйста, жильцам на их общем собрании", то Ляликов тогда обязательно бы пришел, потому что он очень самолюбивый и ему нравится поучать других.

Последним, к кому нужно было зайти Тиме, был Моиастырев. Он снимал вторую половину флигеля, рядом с Ляликовым.

Василий Мопастырев - единственный зубной техник на весь город - мог неплохо зарабатывать, если бы не характер. Раздражительный, нервный, заносчивый, он поругался со всеми зубными врачами. С пациентами был крайне несдержан и груб. Он считал себя свободным анархистом, презирал свою и чужую собственность.

В квартире у него почти не было мебели, спал он на дощатом топчане, ходил в охотничьих сапогах и в коротко обрезанной дохе, из карманов которой торчали рыбьи хвосты. Монастырев был страстным любителем подледного лова. Отправляясь к клиентам, он по дороге спускался на лед реки и, если хорошо клевало, просиживал у проруби до окончания клева. Свою революционность он выражал главным образом пренебрежением к общепринятым правилам приличия, щеголял бранными словами, которыми заменял медицинские термины. Самым любимым изречением Монастырева было взятое у Канта: "Действуй так, как если бы максима твоего действия должна была по твоей воле стать всеобщим законом природы".

Он свысока относился ко всем в городе, утверждая, что вообще все города нужно сжечь вместе с клопами и обывателями, а потом на пепелище созидать новое человеческое общество.

Монастырев открыл Тиме дверь, держа в руке челюсть, полную зубов на розовой каучуковой десне. Шаркая по ней крохотным подпилком, он сказал угрюмо и иронически:

- Вот жевательный аппарат человеческой скотине приготовил. Думал, она явилась, а это ты.

- Здравствуйте, - сказал Тима вежливо.

- Глупые слова по адресу здорового человека, - буркнул Монастырев и, пропустив Тиму в комнату, сказал: - Зубы - это рудимент зверя в человеке. Человек будущего станет питаться только таблетками.

- Василий Северьянович, - сказал Тима, - вы знаете, как плохо живут Полосухины?

- Они не живут, а прозябают. Если бы они были не люди, а свиньи, они бы давно подохли из-за отсутствия атмосферы.

- Хорошо бы их переселить куда получше.

- В этом городе нет здания, достойного человека.